Название: Место встречи прежнее
Бета: _Brownie_
Размер: 2264 слова
Пейринг/Персонажи: Киеши Теппей/Ханамия Макото
Категория: преслэш
Жанр: юмор, повседневность, романс
Рейтинг: R (PG-13+kink)
Предупреждения: удушение, медицинские подробности
Краткое содержание: Киеши. Ханамия. Больница. Десять лет спустя.
Примечание: постканон


Ханамия задыхался. Громадная лапища Киёши давила ему на горло, он пытался втянуть хоть немного воздуха, пытался оторвать чужую руку от своей глотки, царапал массивное запястье, бился — бестолку. В глазах темнело, Киёши, склонившись, говорил что-то, но Ханамия не мог разобрать слов. Над головой Киёши неровно мерцала лиловатая лампа; Ханамия проклял момент, когда решил навестить в клинике изувеченного противника, еще разок полюбоваться его несчастным видом…

Он резко сел на постели. Трепещущий свет фонаря лился сквозь гущу кистей о-ча-ро-ва-тель-ной — о, эти мамины интонации! — лиловой глицинии. В горле саднило, сглатывать было больно.

Ханамия осторожно откашлялся, подумал, не сходить ли на кухню — глотнуть теплой воды, но сон побеждал, и он вновь опрокинулся на подушку.

Когда кого-то поднимают в воздух, схватив за шею, в кино — это довольно забавно. Самому попасть в такое положение оказалось очень страшно. Ханамия судорожно дергал ногами, пытаясь нащупать пол под собой, пальцы соскальзывали с рукава больничной пижамы Киёши, а тот словно бы вообще без усилия держал Ханамию за горло на вытянутой руке. И улыбался. Или нет. Одними глазами. Стоило Киёши еще чуть-чуть сжать пальцы, и он сломал бы Ханамии гортань. Следовало висеть смирно, но смирно Ханамия не мог, он погибал от ужаса и удушья и очень-очень хотел жить…

— Да чтоб ты сдох, — с ненавистью пожелал Ханамия персонажу своего кошмара, проснувшись на сей раз от того, что навернулся с кровати.

Говорить было так больно, что Ханамия с содроганием представил себе утреннее совещание, где ему предстояло расписывать успехи своего отдела перед высоким начальством.

Он взгромоздился обратно на кровать, нащупал на тумбочке баллончик и щедро прыснул в горло аэрозолем. Скривился: вот же гадость! — и натянул одеяло на голову.

В следующем кошмаре Киёши не душил его, а банально трахал. В горло. Неудобно прижав к железной спинке больничной койки. Вот это было уже не столь страшно, сколь удивительно до такой степени, что Ханамия почти сразу догадался: он видит сон. И даже какое-то время его смотрел, офигевая от буйства собственного подсознания, пока усиливающаяся боль в глотке не вырвала его в реальность.

Киёши не впервые становился героем его эротических сновидений, но обычно все ограничивалась петтингом и взаимной дрочкой. Ханамия давно смирился с тем, что ему нравятся именно парни и именно такой фактуры, как Киёши Теппей в свои семнадцать, и прочно убедил себя, что эмоции в адрес Киёши как раз и были замешаны на неосознанном влечении, а не на зачатках обсессивно-компульсивного расстройства. Иначе жить становилось очень уж неудобно. Лучше быть геем, чем маньяком.

Возможно, он бы немножко попереживал по поводу дурацких снов и даже поискал в недрах портмоне визитку психоаналитика, если бы не осознал, что есть проблемы куда серьезнее. Во-первых, дышать реально становилось тяжеловато, а горло словно кошки драли. Во-вторых, заметно поднималась температура. Ханамия даже не хотел ее измерять, чтоб не пугаться.

Часы показывали четыре утра. К восьми нужно было явиться на работу при параде и докладывать на совещании. Собственная смерть уважительной причиной для отсутствия не признавалась.

Стараясь вдыхать только носом и медленно, Ханамия влез в первые попавшиеся джинсы и майку, прошлепал к выходу, сунул ноги в мокасины, а портмоне в карман ветровки и спустя пять минут уже катил на велосипеде к зданию клиники в трех кварталах от дома. Там, он знал, был круглосуточный прием всяких экстренных пострадавших. Ханамия травмирован не был, но рассчитывал, что ему хоть жаропонижающего нормального дадут.

Чудом избежав столкновения со столбами три или четыре раза, он вынужден был признаться себе, что болен полноценно и серьезно, а не «каким-то там гриппом». По-хорошему, следовало вызвать врача на дом — страховка позволяла; но врач раньше девяти не явится, а «скорая» еще, чего доброго, утащит в больницу. Так что, решил Ханамия, выбор сделан верный.

Сонная медсестра в приемном покое всполошилась при одном взгляде на ввалившегося пациента. Даже не спросила о жалобах — сразу вызвала по телефону кого-то из врачей.

— Вы не могли бы назвать ваше имя? — проворковала она, занося руки над клавиатурой.

Ханамия открыл рот, поморщился от перспективы произносить слова вслух…

— Ханамия, это ты? — удивленно и недоверчиво спросил врач, появившийся из дверей, и только нарастающая слабость не позволила Ханамии дать деру немедленно, потому что врачом оказался — бывает же такое! — Киёши Теппей собственной персоной.

Захотелось немедленно проснуться.

— Имя и адрес, пожалуйста, — напомнила о себе медсестра, и Ханамия поспешно назвал то и другое одними губами, пытаясь не тревожить горло и не отрывая глаз от Киёши, которого не видел уже лет десять, но не узнать не смог.

Волочась следом за Киёши — дежурным врачом, чтоб ему провалиться, вот почему из всех клиник и всех докторов в Токио случилось нарваться именно на него! — Ханамия мысленно похохотал над тем, что в реальности так и не собрался навестить травмированного противника и поглумиться над ним. Отлично, видимо, где-то в карме ему было жестко прописано повстречаться с Киёши в больнице — так или иначе.

— Проблемы с горлом? — уточнил Киёши, пропуская Ханамию в кабинет. — Температуру измерял?

Ханамия сначала кивнул, потом помотал головой, плюхнулся на кушетку и недоверчиво осмотрелся. Кабинет был слишком большой и слишком яркий, но только заметив расставленные по подоконнику игрушки, Ханамия сообразил, почему. Ну да, высокая температура делает идиота даже из очень умного человека…

— Киёши, ты педиатр! — из глаз чуть слезы не брызнули, так больно стало говорить.

— Да, и тебе повезло. Педиатр — это как терапевт, только еще круче. Волосы убери со лба, пожалуйста.

Ханамия моргнул, когда Киёши «выстрелил» ему в голову из пистолета-термометра. Что-то в этом было неприятно символическое, но сейчас не тянуло разбирать ассоциативные ряды.

— Ханамия, — чуть изменившимся голосом позвал Киёши, — ты пешком пришел?

— На велике. А что? — приходилось шептать почти беззвучно. Киёши, однако, все понял.

— С такой температурой нормальные люди ездят только на «скорой». Все столбы пересчитал? Ни одного? Везунчик. Садись вон в то кресло, посмотрю твое горло.

Ханамия покорно взгромоздился на кресло, отлаженное явно под пациента поменьше ростом, и стал наблюдать, как Киёши быстро, но не поспешно натягивает маску, перчатки и раскладывает в лоточке какие-то инструменты. Вокруг все чуть-чуть колебалось, реальность искажалась — правдоподобная, но бредовая, точно как в осознанном сне. Разноцветные игрушки, картинки на стенах, Киёши в розовом, с ума сойти, розовом медицинском костюме. Добродушный великан, которого так любят детишки. Еще подрос, заматерел, раздался в плечах и вообще везде — ну да, спорт-то наверняка бросил, калека несчастный… Хотя ведь не хромает, починили, выходит.

Киёши повернулся. Над нагрудным карманом у него был вышитый мишка Рилаккума. Ханамия почувствовал, что сейчас его одолеет истерический хохот.

— Ы-ы-ы-ы! — невнятно простонал он, указывая на вышивку.

Киёши улыбнулся — даже под маской заметно было, что улыбается.

— Зато дети веселятся, особенно которые уже соображают, — сказал он мягко и включил лампы. — Извини, кресло тебе мало, я понимаю. Постарайся откинуть голову и открой рот.

Ханамия запрокинул голову — подголовник уперся в основание черепа — разинул рот и зажмурился.

— Ты расслабься, ладно? — попросил Киёши и как-то очень ловко ухватил его под нижнюю челюсть. Руки у него были действительно огромные, мягкие и сильные. Ханамия подумал, что его сны что-то чересчур уж похожи на правду. Всхрапнул от смеха и постарался не вспоминать в подробностях тот, третий.

Как весело, на самом деле, становится жить, когда температура…

— Лакунарная ангина, вне всяких сомнений, — сказал Киёши и вздохнул. — Сейчас госпитализируем тебя. Твоя страховка…

— М-м-м-мм, не-не-не! — Ханамия вскинулся так, что едва не столкнулся с Киёши лбами. — Нельзя! Мне на работу!

— Спятил, что ли? Какая работа? — Киёши вытаращился так, что в другое время Ханамия бы уже по полу катался от смеха. — Помимо того, что это может быть заразно, это еще и очень опасно. Не делай глупостей, Ханамия, ложись в больницу.

— Нет. У меня доклад. Должен прийти.

Несколько секунд Киёши рассматривал его, хмурясь и покачивая головой. Выражения его лица под маской Ханамия разобрать не мог.

— Когда доклад?

— С утра.

— Ладно, — Киёши тяжело вздохнул. — Вообще-то так делать неправильно и даже нельзя, но ты же упертый… Слушай. Я сейчас обработаю тебе миндалины, дам жаропонижающего и общеукрепляющего. Где-то до полудня тебе полегчает. Но потом, Ханамия, ты вызываешь себе «скорую» и укладываешься нормально лечиться. Ясно?

Ханамия яростно закивал. Внезапно его обуяла нежность к этому розовому медведю, который — может, единственный из сегодняшних дежурных врачей в Токио! — отлично понимал, что такое «должен» и «очень надо», даже если медицина против.

Он еще был полон всяких радужных чувств, таких же неуместно ярких, как цветные разводы бензина на асфальте, когда рука в резиновой перчатке заткнула ему рот, и что-то коснулось стенки горла.

Прежде Ханамия и не подозревал, что можно одновременно заорать, попытаться блевануть, задохнуться и лязгнуть зубами с такой силой, что стало больно челюстям.

Прежде ему никогда ничем не лазили в глотку.

Через секунду он и Киёши в одинаковом остолбенении таращились на кусок деревянного шпателя, который Киёши держал в руке. Шпатель был перекушен пополам.

— Нет, серьезно?.. — проговорил Киёши после длинной паузы. — Ну… хорошо, что я металлический не взял.

Ханамия был согласен с ним всей душой. Только сломанных зубов сейчас и не хватало!

Он осторожно сплюнул отгрызенную деревяшку и воззрился на Киёши в некотором отчаянии. Часики тикали, ему нужно было еще успеть домой — переодеться, а потом на службу, а он сидел тут как идиот с неожиданно вскрывшейся непереносимостью посторонних предметов в горле.

— Может, все-таки… — нерешительно начал Киёши.

— Нет, — Ханамия усилием воли заставил себя расслабиться. — Сделай. Как-нибудь. ...Пожалуйста.

Киёши сощурился. Ханамии стало чуточку тревожно: его разглядывали, как в прицел. Появилось желание вскочить и удрать, пока не началось… что-то страшное.

Но Ханамия сдержался. В конце концов, Киёши — детский врач, большой, мягкий и добрый мишка, ничего плохого он сделать просто не способен, как не был способен и в школьные годы. А сны про удушение — это просто потому, что горло болит.

Киёши повозился в лоточке, помахал перед носом Ханамии марлей, смоченной резко пахнущим лекарством…

…и молниеносно сгреб Ханамию в охапку, зажав его голову под мышкой и придавив коленом ноги.

Следующие минуты, а может, даже и секунды запомнились Ханамии как вечность, полная ужаса, паники, боли, нехватки воздуха, позывов к рвоте и бесплодных попыток вырваться. Киёши засунул руку ему в горло, казалось, по локоть, еще и двигал ею, что-то там делая. Сон про минет ни в какое сравнение не шел с тем, что происходило сейчас.

Потом Ханамия блевал в подставленный лоток, вытирал льющиеся потоком слезы заботливо подаваемыми салфетками, пил воду и какие-то сладкие сиропы и в конце концов осознал, что его практически баюкают на руках, повторяя, что «все уже, все, выдыхай, все прошло…»

— Т-ты… — просипел он, неловко отползая на другой конец кушетки — теперь Киёши его не удерживал, — ты с детьми вот так же?..

— Обычно нет, — ответил Киёши, глядя удрученно и виновато, — но дети, точнее, их родители от госпитализации не отказываются.

Ханамия несколько раз сглотнул. Было больно, но и вполовину не так, как раньше. К тому же в голове отчетливо прояснялось, стены перестали колебаться, да и на «ха-ха» от медвежонка у Киёши над карманом уже не пробивало.

— После доклада обязательно ложись в больницу, — повторил Киёши, вставая. — Не после рабочего дня, а сразу, как закончится твое заседание или что там у тебя. Хм… моя смена кончается в девять, может, мне приехать проследить, чтобы ты не остался на работе до вечера?

Ханамия тоже встал: ему очень не нравилось сидеть, задрав голову, когда Киёши нависал над ним розовой горой.

— Я упрямый, но не дегенерат, — сказал он, с тихим восторгом ощущая, что голос вновь повинуется. — Сколько там было на градуснике, сорок два?

— При сорока двух ты бы уже не общался и тем более не ездил на велосипеде, — Киёши хмыкнул, покосился на разбросанные по полу ватки и салфетки. — Ну и не отбивался бы тоже. Сорок и три.

— В общем, я больше так не буду, — пообещал Ханамия. Собирался было сказать что-то типа «чтобы не видеть больше твою рожу», но не сказал. Дурацкое и бессмысленное вранье, он давно это перерос. — Поеду в больницу, а если будет хреново, то и на «скорой».

Пошел к двери, на ходу бросил:

— Спасибо, Киёши.

В действительности он хотел сказать «спасибо, что умеешь действовать жестко, когда надо», но вслух не произнес бы этого ни за что на свете.

— На здоровье, — сказал Киёши в спину. — Береги себя.


...Следующий эротический сон с Киёши в главной роли посетил Ханамию в ночь после выхода из больницы.

Проснувшись, как в прыщавой юности, с мокрым пятном на простыне, Ханамия выругался, пощупал горло — оно не болело. Приличных логических объяснений тому, что во сне он делал Киёши глубокий минет — и делал с удовольствием, — становилось все меньше.

Надежда, даже почти уверенность, что после жуткой медицинской процедуры всякое влечение к Киёши, а заодно и фантазии об удушении отсохнут и отвалятся, не оправдалась. Скорее уж наоборот. Похоже, в том давнем желании сломать и растоптать Киёши действительно виноват был эрос, а не танатос и прочие стремные деструктивные божки…

— Я извращенец, — громко заявил Ханамия своему отражению в зеркале. И показал язык, еще белесый после болезни. — Я хочу парня, который пихал мне в горло руку. Я теперь хочу, чтобы он мне туда еще и член засунул. У меня с головой проблемы, мне к психоаналитику надо.

Последняя фраза показалась ему самому фальшивой, он поморщился и заменил ее:

— Я хочу парня, который стопроцентный натурал.

Подумал и поправился:

— Вероятнее всего, натурал. Нужно проверить.

Через пять минут он уже просил к телефону доктора Киёши, если, конечно, тот прямо сейчас не принимает пациента.

— Ханамия? — удивленно и обеспокоенно спросил Киёши в трубке. — Что случилось? Как твое горло?

— Работает, — ответил Ханамия, — но я по другому вопросу. Киёши, вот скажи, ты случайно не гей?

Через три секунды мертвого молчания Киёши осторожно осведомился:

— Ханамия, с чего это тебя вдруг интересует моя ориентация?

И Ханамия показал зеркалу язык вторично. Киёши не сказал «нет» сходу, как сказал бы любой, полагающий себя натуралом. Значит, есть за что зацепиться.

— М-м-м, понимаешь ли, — протянул он и даже облизнулся от растущего азарта, — меня не отпускает тема всяких… посторонних предметов у меня в горле. И я подумал, а вдруг тебе тоже любопытно. Но это ведь не телефонный разговор, ты согласен? Не хочешь встретиться и обсудить… предметно?

Киёши снова выдержал паузу. Ханамия чувствовал, как у него внутри что-то сжимается. Да или нет? Да или нет?

Возбуждение, которое он сейчас испытывал, очень походило на то, что настигало его во время матчей с участием Киёши.

Киёши прочистил горло.

— Да, — сказал он тихо. — Хочу. Обсудить.

Ханамия выдохнул и накрыл ладонью пах. Ему уже было хорошо.

А то ли еще будет.

@темы: куробасие

---

Название: Моление о чаше
Бета: _Brownie_
Размер: драббл, 485 слов
Пейринг/Персонажи: Ханамия Макото, Сето Кентаро, Киеши Теппей/мама Ханамии
Категория: джен, гет
Жанр: юмор, стеб
Рейтинг: G
Краткое содержание: у мамы Ханамии внезапный ухажер.
Примечание: возраст сексуального согласия в Японии - с 13 лет (в отдельных префектурах, согласно местному законодательству, - с 18 лет), в то время как совершеннолетие наступает в 20 лет; упомянутый в тексте Никорай-до - Воскресенский собор в Токио; в тексте цитируются строки из композиции Gethsemane (I Only Want to Say), рок-опера "Иисус Христос - суперзвезда".

Что мама завела очередного мужика, Макото понял по характерному отсутствующему взгляду и отстраненной улыбке на мамином лице.

Что мужик ее удовлетворяет и в постели, и вне ее, стало понятно пару недель спустя, когда роман явно не только не расстроился, но и набирал обороты. Мама порхала счастливая и спокойная и в кои-то веки выглядела на свои тридцать шесть, а не на все пятьдесят. Макото старался звонить домой перед тем, как туда заявиться, и меланхолично обдумывал перспективу съема квартиры на паях с Сето.

Неизбежное должно было произойти, и оно произошло: однажды, вернувшись из универа домой несколько раньше обычного, он увидел в прихожей незнакомое пальто и ботинки сорок последнего размера.

— Ой, Макото, — вскрикнула мама в притворном смущении, оборачиваясь к нему, когда он вошел в гостиную.

С дивана поднялся хозяин пальто и ботинок.

— Привет, Ханамия, — сказал он неловко.

Кажется, Макото заорал. Но, может, и нет. Он вообще не помнил, как его вынесло из дома; очнулся черт знает где, минут пять пытался понять, куда примчался в помрачении рассудка, пока не напоролся взглядом на знакомый фасад Никорай-до.

Макото сроду не был религиозен, о христианстве знал только из курса истории, о православии не знал вообще ничего. Но триггер щелкнул, подходящие слова выплыли из глубин чересчур хорошей памяти, и он забормотал по кругу:

— I only want to say,
If there is a way,
Take this cup away from me
For I don't want to taste its poison...

Чужой бог ему, конечно, ничего не ответил, и полегчать не полегчало.

Побродив по улицам с полчаса и сбросив десяток маминых звонков, он набрал Сето и велел отправляться в агентство немедленно.

Агентством недвижимости рулил кто-то из родни Сето, поэтому документы были подписаны чуть ли не через час. Сето отпаивал Макото миндальным латте в Старбаксе, Макото мерещился в чашке цианид под слоем молочной пены, а потом телефон запищал снова, и Макото все-таки взял трубку.

— Мам?

— Ханамия, это я, — голос Киёши был виноватым, но упрямым. — Я все понимаю, но Риса-сан взрослая женщина, она имеет право…

— Она имеет, — сказал Макото. — А ты нет. Тебе, мудаку, девятнадцать лет, куда ты лезешь, геронтофил недоделанный?

— Риса-сан вовсе не старая, — возмутился Киёши, и Ханамия фыркнул в чашку, разметав хлопья пены.

— Ты защищаешь мою мать от меня. Киёши, ты дебил. Ну хоть жениться еще не собираешься, нет?

Глаза Сето округлились так, что грозили выпасть из орбит.

— Я же несовершеннолетний, — напомнил Киёши. — Но если через год Риса-сан захочет…

— Если она захочет, а ты вдруг передумаешь, — Макото ухмыльнулся, — я тебя найду, сдеру шкуру и посыплю солью. Дорогой будущий папочка.

Под внезапное молчание в трубке он с наслаждением выпил свой латте. Кажется, белый бог развлекался превращением воды в вино? Ну, вот яд в чаше он тоже превратил в нечто очень приятное, спасибо.

— Передай маме, будь так добр, что я снял квартиру. Дом в вашем распоряжении, вещи заберу завтра, испытательный срок пошел.

— Сам ей скажи, — странно сдавленным голосом пробормотал Киёши.

— Тогда отдай ей телефон. Пока-пока, папуля.

Макото облизнулся и допел вполголоса:

— Before I change my mind…

И кровожадно улыбнулся.

@темы: куробасие

---

Название: Пока не надоест
Бета: _Brownie_
Размер: мини, 1399 слов
Пейринг/Персонажи: Имаеши Шоичи/Ханамия Макото
Категория: слэш
Жанр: романс, повседневность
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: однажды Имаеши подошел к Ханамии с неприличным предложением... и что было после.


Ханамия три дня не может решить задачу. Он зол, как тысяча чертей, люди шарахаются от него, на лице у него написано “смертельная угроза”.

В этот момент мимо проходит Имаеши, которому плевать на все предупреждения. Он говорит:

— Подрочи, Ханамия. Тебе необходимо сбросить напряжение.

Он говорит:

— Ты не умеешь? Ну, пойдем, я тебе подрочу.

Ханамия не в том состоянии, чтобы играть в любимые игры семпая. Он отвечает:

— Пойду, но ты отсосешь мне.

Ему следовало бы помнить, что Имаеши своеобразно реагирует на “слабо”.

Их второй раз случается через неделю, в подсобке, где хранится инвентарь для Ундокай. Ровно десять минут, на которые они задерживаются между забегами во двор — со двора с охапками пластиковых конусов, флагов, канатов и прочей ерунды. Пара коротких фраз, прямой взгляд в глаза, взвизг “молнии” и шорох одежды, тяжелое дыхание и влажное причмокивание. Один сдавленный стон.

— Мы в расчете, — говорит Ханамия, выбрасывая скомканную влажную салфетку.

— Так-то оно так, — отвечает Имаеши, сыто улыбаясь. — Но знаешь, у тебя губы распухли.

Он шагает вплотную и быстро проводит по губам Ханамии языком.

Их третий раз случается послезавтра.

На шестой раз они сыты по горло петтингом и минетами — точнее, сыт Ханамия, потому что Имаеши, кажется, может заниматься этой фигней вечно.

— Может, мы перейдем уже к сексу? — сердито бросает Ханамия и дрыгает ногой: Имаеши кусает его за пятку, и это ужасно щекотно.

— А то, чем мы сейчас занимаемся, это не он? — невинно удивляется Имаеши.

Ханамия раздраженно шипит.

— Ладно, — смиренно соглашается Имаеши. И достает смазку из прикроватной тумбочки. — Давай сюда свою девственную задницу.

Ханамии смешно и страшно, но он напросился сам, поэтому отважно оттопыривает зад:

— Ты знаешь хоть, что с ней делать?

— Засунуть туда что-нибудь? — предполагает Имаеши и действительно засовывает. Палец.

Поначалу это очень странно и неудобно, но чуть позже Ханамии начинает казаться, что во всей этой дебильной физиологии действительно что-то есть. Имаеши трахает его двумя пальцами, Ханамия кончает, едва скользкая от любриканта ладонь обхватывает его член.

— Это все, на что ты способен, семпай? — выдыхает он, стараясь улыбаться поязвительнее.

Имаёши молча демонстрирует ему два пальца, сложенные вместе, а потом указывает на собственный член.

Ханамии становится не по себе. Пальцы намного, намного меньше — и в длину, и в толщину.

— Асексуал? Ты? Да с чего ты решил вдруг? — интересуется Имаеши, возлежа на скомканных простынях. — Асексуалы — это же те, кто может, но им не надо. А те, которым надо, но которые это отрицают, потому что это бессмысленные телодвижения, напрасная трата времени, или из брезгливости, или из боязни заразиться чем-нибудь… идиотизмом вот, например… Так эти люди называются совсем другими словами.

— Семпай, — хрипит Ханамия, — ты не мог бы захлопнуться хотя бы в такой момент?!

— Но это единственное, чем я могу активно поучаствовать в процессе! — возмущается Имаеши. Его руки прикованы к спинке кровати, а Ханамия, тяжело дыша и подстанывая, медленно опускается на его член.

— Почему это я все время снизу? — капризничает Ханамия. — Мне тоже хочется поиметь тебя.

— И что тебе мешает? — Имаеши разводит руками, садится на постель. — Смазка сам знаешь где, я вот он, ты... — он протягивает руку и легонечко стукает пальцем по напряженному члену Ханамии; член покачивается, как стрелка компаса, повернутого набок, — ты совершенно готов. Что еще нужно?

— Я тебя убью когда-нибудь, — говорит Ханамия почти с ненавистью.

В итоге он трахает Имаеши в рот — это гарантированно его затыкает.

Преподаватель, который читает физику в этом семестре, бесит Ханамию до белых глаз. Он иностранец, и хотя говорит грамматически верно, акцент его совершенно отвратителен. У Ханамии встают дыбом волоски на спине, когда физик, заканчивая объяснение, тянет с идиотскими интонациями “Не-е так ли-и?”

Ханамия просит Имаеши:

— Оттрахай меня, чтоб дым из ушей пошел. Мне нужно вышибить это блеяние из головы.

Имаеши кивает, велит встать на четвереньки и достает из сумки низку серебристых шариков на эластичном шнуре.

Он запихивает шарики в Ханамию, один за другим, и когда Ханамии кажется, что он физически не способен принять больше — начинает их вытягивать. Шнурок растягивается, шарики щелкают друг о друга, когда сфинктер выпускает каждый следующий, и от этих щелчков, от тяжелой металлической вибрации Ханамию ведет до расползающихся колен и закатывающихся глаз. Потом его, уплывшего, едва вменяемого, трахают грубо и жестко, как он и хотел.

— Ты давно эту штуку припас? — спрашивает Ханамия после, еле шевеля губами.

— Да; выжидал хорошего случая, — Имаеши усмехается, а Ханамия погружается в сонное беспамятство с мыслью о том, что семпай — виртуоз по части удачного стечения обстоятельств.

Ханамия сверху уже не впервые, но почему-то все время чувствует себя неловко, как будто экзамен сдает. Имаеши не опытнее его самого, но отдается с видом скучающей куртизанки, которая иногда вспоминает о необходимости разыгрывать страсть. Ханамия пробует разные тактики, пытается нежничать — выходит ненатурально, пытается доминировать — и сам сознает, что это глупо. В конце концов он начинает действовать жестоко, причиняет боль, следя только за тем, чтобы не нанести увечий.

После всего Имаеши одевается в кои-то веки молча, медленно, кривясь и морщась при каждом движении, и Ханамия не выдерживает:

— Что? Снова не так?! Да как тебе надо, семпай, ты можешь сказать по-человечески?!

Очки Имаеши бликуют, когда он смотрит на Ханамию.

— Ты определись, как надо тебе, — говорит он со вздохом.

Вообще-то Ханамии кажется, что ему надо вниз, но он даже примерно не может сказать, сколько еще попыток понадобится, чтобы признаться себе в этом.

На Валентинов день Имаеши приносит Ханамии здоровенное сердце из горького шоколада. Правда, на сердце розовой глазурью выведено “Имаеши-семпаю”, так что поглумиться над подношением не удается.

— А ведь это хон-чоко, семпай, — говорит Ханамия, вгрызаясь в вожделенный шоколад. — Не совестно такое передаривать? Тем более — кому…

— Во-первых, совести у меня нет, — отвечает Имаеши радостно, — во-вторых, эту гадость передаривать больше просто некому, ее жрать никто не станет. А в-третьих, чувства ко мне, которые выражаются таким способом, ничего кроме отвращения вызвать не способны!

Ханамия ненавидит долгие прелюдии. Все эти ласки и нежности, пальцы, губы и язык где угодно, мокро-липко-противно-да прекрати ты, семпай, давай трахаться! Он пробует сопротивляться, но хотя они с Имаеши почти одного роста и веса, хотя на площадке Ханамия всегда был быстрее и сильнее — в постели Имаеши становится ловок, словно попал в родную среду обитания. Он оплетает Ханамию руками и ногами, обматывает простыней, фиксирует нежно, но намертво. И снова: пальцы-губы-язык, мокро-липко-противно, которое почему-то постепенно превращается в да-еще-пожалуйста-не останавливайся-я убью тебя, если ты сейчас перестанешь!

Номер в лав-отеле по карману двум студентам, чего не скажешь о съемной квартире. Впрочем, они и не стремятся жить вместе: Ханамия убежден, что это в скором времени закончится уголовно наказуемыми деяниями, Имаеши утверждает, что после универа намерен жениться и остепениться, а развеселая холостая вольница засасывает и не отпускает.

— Жениться! — хохочет Ханамия. — Семпай, где ты найдешь девушку, с которой не озвереешь от скуки через неделю?

— Я на тебе женюсь, — серьезно отвечает Имаеши. — Видел на днях в новостях — у нас уже начали заключать однополые партнерства.

— Да прям! — продолжает веселиться Ханамия. — А дети как же?

— У-у-у, какой ты ответственный и предусмотрительный, Ханамия, — Имаеши аплодирует. — Уже о детях думаешь! Ну, погоди, когда мы закончим учебу — может, уже изобретут возможность мужчинам рожать. Ты скольких хочешь?

Ханамия с рычанием швыряет в него подушкой.

— Хочу оттрахать тебя так, чтобы ты кричал и просил пощады, — сообщает как-то Имаеши мечтательно.

— Вот еще, не дождешься, — щетинится Ханамия, который в постели довольно шумен, но ведь не до такого же позорища.

— Но я попробую, — в глазах и голосе Имаеши — разгорающийся азарт.

Ханамия полон решимости не уступить.

Имаеши требуется три попытки, чтобы заставить Ханамию орать в полный голос и умолять остановиться — от удовольствия, не от боли.

— Я хочу сделать так, чтобы ты кончил, не прикасаясь к члену, — ставит он задачу в следующий раз.

— Пробуй, — говорит Ханамия. Он сам не уверен, что это возможно. Ему интересно.

Восемь попыток.

— Семпай, я хочу, чтобы ты кончил трижды за вечер. Без веществ, — поспешно уточняет Ханамия.

— А ведь интересная игра, — ухмыляется Имаеши. — Не хочешь прикинуть ставки? Выигрывает тот, кто назовет число попыток, ближайшее к реальному.

— Что, на желание играем?

— Вот еще. На обед в ресторане.

— А ты знаешь, семпай, сегодня год с того знаменательного отсоса в туалете.

— Ханамия?!

— Ну да, я запомнил дату. Раз в жизни девственности лишаешься, знаешь ли.

— Мне что-то не нравится это ангельское выражение лица.

Ханамия жеманно хихикает.

— Семпа-ай, я только хочу спросить тебя… Ты тогда ко мне подошел с уже готовым планом соблазнения?

Имаеши смотрит куда-то мимо Ханамии.

— Ничуть не бывало. Просто хотел помочь. Что? Я твой семпай, я должен о тебе заботиться.

— Заботе есть пределы, знаешь ли. Ты же понимаешь, что “отсоси у меня” среди людей, не связанных постелью, означает “отъебись от меня”.

Имаеши улыбается чуточку виновато.

— Просто не мог взять и отступить.

— И что дальше? — спрашивает Ханамия, хмурясь. — Долго еще ты собираешься заботиться обо мне таким… изысканным способом?

Улыбка Имаеши становится ясной и легкой.

— Да пока тебе не надоест, Ханамия. Пока — тебе — не — надоест.

@темы: куробасие

---

Название: Сколько стоит час
Автор: _Brownie_, Крокодил Мимо
Бета: Eswet
Размер: мини, 2282 слова
Пейринг/Персонажи: Имаеши Шоичи/Ханамия Макото
Категория: слэш
Жанр: PWP, крэк, романс
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: однажды Имаеши подошел к Ханамии с неприличным предложением.


Задачка не давалась Ханамии третий день. Он лез на стенку, истекал ядом, однокурсники обходили его по стеночке.

Пробегавший мимо Имаеши задержался на секунду, окинул Ханамию скептическим взглядом и сказал:

— Ханамия, иди подрочи.

От немедленного убийства семпая Ханамию спасли остатки соображения и тот факт, что руки были заняты сумкой и стаканом кофе. Поэтому он просто рявкнул:

— Семпай, пошел ты со своими шуточками!

— Я не шучу, — сказал Имаеши и поправил очки. — Тебе надо. Твой спермотоксикоз сказывается на мозгах. Вот прямо сейчас пойди в сортир и подрочи. ...Ну хочешь, я тебе подрочу, несчастное животное?

Мелькнула мысль, что кофе — ничуть не помеха. Можно же запустить стаканчиком в лицо Имаеши, кофе был еще даже горячий...

Вместо этого Ханамия нашел в себе силы растянуть губы в ехидной усмешке.

— Пойду, — кивнул он. — Если ты мне отсосешь.

Семпая скривило, и Ханамия было решил, что выиграл раунд. Но куда там.

— А если тебе полегчает, то ты пообещаешь обеспечивать свои половые нужды вовремя, а не когда они становятся стихийным бедствием. Идет?

Мгновение Ханамия выбирал между двумя вариантами: послать Имаеши куда подальше (и, возможно, все-таки облить его кофе) или, скорчив соблазнительную гримаску (или ее подобие — Ханамия не был уверен, что у него получится по-настоящему соблазнительно), выдать что-нибудь вроде "Если только с твоей помощью, семпай". И то, и другое было идиотизмом, потому он выбрал третий вариант.

— Идет.

Все равно Имаеши не зайдет настолько далеко — в этом Ханамия был уверен. Он вообще всерьез подозревал, что Имаеши никогда в жизни не занимался сексом, даже с самим собой.

Кофе пришлось выпить на ходу — не ломиться же с ним в туалет. Имаеши шагал впереди, выражая спиной, как он ужасно недоволен. У Ханамии даже настроение улучшилось. Ненадолго. Ровно до того момента, как они зашли в пустынный во время занятий туалет, и Имаеши впихнул Ханамию в кабинку и велел неприятно будничным тоном:

— Штаны снимай, несчастье.

На приеме у врача, и то раздеться предлагали эротичнее. Желание послать Имаеши усилилось стократ, но теперь это был поединок воль, и проигрывать его Ханамия не собирался. К тому же, если семпай действительно намеревался идти до конца, то у Ханамии был нехилый шанс увидеть его на коленях у своих ног...

Мысль эта отозвалась неожиданным теплом в животе и паху. Ухмыльнувшись — ему хотелось верить, что достаточно неприятно, — Ханамия принялся расстегивать штаны.

Имаеши огляделся — хорошо бы, чтоб в поисках пути отступления, но нет: похоже, семпай оценивал, как разместиться в кабинке. А потом принялся тереть ладонь о ладонь частыми и сильными движениями.

— Ты чего? — удивился Ханамия.

— Руки грею, — удивился Имаеши в ответ. — Тебе нравится, когда тебя за член холодными руками хватают, или ты реально вообще никогда не дрочил?

— Ты отсосать обещал, зачем тебе руки? — как можно пакостнее ухмыльнулся Ханамия, хотя на самом деле ощущения его были весьма смешанными. Он вдруг очень остро почувствовал, что собирается доверить хоть и не самое дорогое, но крайне чувствительное место организма не кому-нибудь, а Имаеши. Буквально дать в руки. И в рот. А там зубы, между прочим.

— Я не умею без рук, — спокойно ответил Имаеши. — С руками, впрочем, тоже, но так хоть понятно, что делать.

Сказать на это было решительно нечего. Какой смысл дразнить человека неумехой и девственником, если эта тварь так тебе честно и признается — да, неумеха и девственник. На мгновение Ханамии стало по-настоящему страшно: и потому, что они, два девственника, собирались творить в тесной, неудобной туалетной кабинке то, чего ни один из них никогда не делал с живым человеком; а еще потому, что пойти на попятную Ханамия не мог. Имаеши всегда так действовал на него: раздражал, цеплял, провоцировал, разводил на слабо, как малолетку...

— Да что тут уметь, — выдавил из себя Ханамия, последними усилиями воли удерживая на лице улыбку, и сдернул штаны до середины бедер. — Ну, приступай.

Имаеши склонил голову и взглядом исследователя воззрился на полувставший член Ханамии. Как будто препарировать собирался.

Пауза затягивалась. То есть она затягивалась пока всего на несколько секунд, но Ханамии стало неуютно.

— Вау, семпай, неужто член впервые видишь? Или у тебя как-то по-другому устроено?

— Вообще-то я и твой не впервые наблюдаю, — Имаеши улыбнулся краешком рта, — но, знаешь, за столько лет подзабыл, на что это похоже.

Действительно, сообразил Ханамия, играя в одной команде, они десятки раз видали друг друга голыми в душевой. Правда, в отличие от многих других пацанов, не мерились, у кого длиннее.

— Что, знакомишься заново? — съязвил он.

— Угу, — Имаеши ухмыльнулся и вдруг протянул руку, обхватил член Ханамии ладонью и слегка пожал. — Привет, давно не виделись.

Ханамия не удержался — прыснул, но тут Имаеши сжал его член сильнее, аккуратно, но ощутимо задев ногтями нежную кожу над мошонкой, и Ханамия, охнув, непроизвольно вцепился в его плечи. Щеки коснулась прохладная дужка очков:

— Не отвлекайся, мы тут делом заняты...

В следующее мгновение кончик языка прошелся по ушной раковине — нарочно ли или Имаеши просто облизал губы, Ханамия не понял. Он кое-как отстранился, заглянул Имаеши в лицо. Очки раздражали, и Ханамия потянул их за дужку.

— Так, — Имаеши чуть отшатнулся, не разжимая руку, — не мешай мне, чудовище, я пытаюсь сосредоточиться. Стой смирно и оставь очки в покое, я должен видеть, что делаю.

Это было расхолаживающе, это было даже обидно, в конце концов, но Ханамия не успел разозлиться, потому что в следующий миг Имаеши неловко опустился на колени и положил свободную руку ему на бедро. Прикосновение — или неожиданность — обожгло, Ханамия невольно дернулся. Имаеши, наверняка рефлекторно, стиснул член сильнее и тут же расслабил ладонь.

— Оторвешь, — предупредил он, — не шарахайся так.

Он говорил, подняв голову и глядя Ханамии в лицо, его губы шевелились в каких-то сантиметрах от головки.

Ханамия зажмурился и даже голову откинул — слишком острыми вдруг стали ощущения. Было бы невыносимо стремно кончить вот просто так, оттого что Имаеши, скотина такая, дышит ему на член.

— Очки заляпать не боишься? — спросил он, очень надеясь, что голос по-прежнему звучит ровно. Судя по смешку Имаеши, нет, не удалось.

— Постараюсь быть аккуратен, — деловито ответил Имаеши. За этот тон очень захотелось ему врезать, но Ханамия не успел, даже если бы решился: в этот момент Имаеши осторожно, будто бы на пробу, лизнул его член.

Ханамия ахнул и вцепился одной рукой Имаеши в плечо, другой — в стенку кабинки. Имаеши вскинул голову, глядя на него с некоторым изумлением:

— Что, так хорошо? Это лестно...

— Заткнись, — мотнул головой Ханамия. — Заткнись и продолжай, — и добавил почти сразу: — Пожалуйста.

И для верности переместил руку Имаеши на затылок. Тот хмыкнул — то ли удовлетворенно, то ли насмешливо, — и наконец взял в рот.

Ханамия застонал в голос и, наверное, сполз бы на пол, если бы было куда и если бы Имаеши не поддерживал его за бедра. Черт его знает, может, Имаеши валял дурака и никакой он не девственник. Может, уже сам что-то делал, а может — ему, а он запомнил, чертов умник... А может, Ханамии просто было не с чем сравнивать, кроме собственной руки. А это было несравнимо. Колени подгибались, в голове будто что-то звенело. Он изо всех сил пытался не стонать — в конце концов, они были в туалете, сюда в любой момент мог кто-нибудь зайти. Закусив запястье, Ханамия опустил взгляд.

Лучше бы он этого не делал. Имаеши сосал, прикрыв глаза, длинные его ресницы почти касались стекол очков. Вид у него был в этот момент настолько нежный и... уязвимый, что ли, что у Ханамии перехватило дыхание. Не помня себя, он провел пальцами по виску Имаеши, по щеке, по подбородку, погладил горло... Имаеши сглотнул, губы его сжались плотнее.

Наверное, так должен ощущаться выстрел в голову — когда мозги вылетают напрочь. Ханамия вцепился в волосы Имаеши на инстинктах, не соображая уже, что он делает; в то же мгновение Имаеши дернулся назад, закашлявшись, выпустил член изо рта. И Ханамия кончил, не успев осознать, что происходит.

Ноги окончательно перестали держать, и он сполз на крышку унитаза. Имаеши сидел на коленях, ошалело моргая — ну, насколько Ханамия видел, потому что и волосы, и лицо, и, что самое главное, стекла очков его были заляпаны спермой.

В голове наступила какая-то розовая газированная пустота: тепло, нежно и пузырьки щекочутся. Сквозь пелену нечеловеческой расслабухи Ханамия видел, как Имаеши встает, беззвучно ругаясь, ощупью отпирает дверцу кабинки и выпадает наружу, вытянув вперед руки. Зашелестела вода в раковине.

Ханамия кое-как поднялся, опираясь о стенку, стал натягивать штаны, вяло удивляясь, почему так неудобно — да потому, что трусы остались спущенными, понял он минуту спустя. Поправил все, вышел, преодолел семь шагов до умывальника.

Шел он почти вечность, потому что когда добрался, Имаеши уже закончил умываться — мокрые волосы облепили лоб — и теперь остервенело протирал очки.

— Слюни подбери, Ханамия, — сказал он, не оборачиваясь. Видел в зеркале, наверно. — Ну, что я говорил? Отпустило?

— Ыгы, — сказал Ханамия и привалился к стене, притиснув висок к холодному кафелю. Его слегка подташнивало, но не так, как бывает, когда съешь несвежее, а так, как если дотренируешься сильно дальше собственных пределов.

Имаеши нацепил очки, обернулся и уставился на Ханамию нехорошо.

— И ширинку застегни, — посоветовал он. — Хотя на тебе и так... написано.

Ханамия потянулся непослушными пальцами к замку молнии. Имаеши взглядом проследил его движение, оскалился, вздернув верхнюю губу, небрежно отпихнул руку Ханамии в сторону и застегнул молнию сам.

— Монахи, соблюдающие целибат, — процедил он, — хотя бы сублимируют нормально. В боевые искусства там, труд физический, медитацию под водопадом. А ты со своим неприличным айкью мог бы хоть чуть-чуть пошевелить извилинами!

Он подхватил обе их сумки, повесил через плечо и закинул руку Ханамии себе на шею.

— Двинули, несчастье. Будут спрашивать, что не так — молчи, за трезвого сойдешь.

Более-менее в себя Ханамия пришел в кофейне неподалеку от универа. Имаеши запихнул его в самый дальний и укромный угол, прикрыл собой от чужих взглядов и методично кормил с ложечки каким-то ужасающе сладким пирожным. Где-то на последней трети пирожного Ханамия почувствовал, что именно ест, и начал протестовать.

— О, — вполголоса воскликнул Имаеши, — глюкоза дошла до мозга, мозг согласился функционировать! Доедай сам.

— Гадость, — не согласился Ханамия.

— Она самая, — разулыбался Имаеши без грамма приязни, — но тебе очень-очень нужны быстрые углеводы. Быстрее только чистый сахар, так что лопай пироженку. Кроме того, ты классно вымазан кремом. Мне нравится этот вид.

Ханамия помотал головой, нашарил в сумке телефон и посмотрелся в экран, как в зеркало. Конечно, деталей было не разобрать, но... крем вокруг рта, на щеке и немножко на носу очень напоминал о том, как выглядел сам Имаеши в кабинке туалета.

— Это месть такая, что ли? — спросил Ханамия. Хотел — язвительно, а получилось вяло и до омерзения серьезно.

— Да нет, — Имаеши поморщился, — просто я неопытная сиделка, а ты не проявил воли к сотрудничеству. — Он дернул плечом и оперся о стол обеими руками, намереваясь встать. — Ты оклемался? Тогда я пошел.

— Куда?

— По делам вообще-то, — тон Имаеши сделался едким. — Я как-то не ожидал, что такое плевое дело, как передернуть в туалете, займет час с лишним времени, причем моего времени, когда передернуть требовалось тебе.

Глюкоза ли подействовала или едкость Имаеши, но Ханамия почувствовал себя достаточно живым, чтобы разозлиться.

— Вообще-то, — проговорил он как мог ядовито, — это не я к тебе с неприличными предложениями полез. Время он потратил, скажите, пожалуйста...

Хотелось еще добавить что-нибудь обидное, вроде того, что Имаеши пусть не делает вид, что сам удовольствия не получил, и что он, Ханамия, не знает, кому еще и как часто семпай отсасывает в туалете, но он вовремя поймал себя за язык: сказать Имаеши что-то подобное означало бы разругаться с ним навеки. А этого не хотелось. Ханамия тут же попытался объяснить это себе потенциальной полезностью Имаеши. А не тем, что где-то внутри засела некая неприятная заноза, почему-то напрямую связанная с воспоминаниями о выражении лица Имаеши там, в туалете, и ощущением его лица под пальцами.

Против ожиданий, Имаеши не стал отвечать резкостью или колкостью.

— Хорошо, — покладисто кивнул он, — я сам виноват, нечего причинять добро там, где о нем не просили. Надеюсь, ты помнишь, что обещал впредь не запускать свой организм до степени озверения и решать такие проблемы вовремя. Счастливо оставаться, Ханамия.

Он встал, подхватил свою сумку с пола, смахнул с лица еще влажные волосы, поднял руку, прощаясь, и пошел к выходу.

Ханамия нарочно не стал смотреть ему вслед — уперся взглядом в тарелку, нарисовал ложечкой по остаткам крема завитушку, потом знак интеграла, потом схему молекулы воды. А потом замер, потому что поверх кремовых каракулей у него прямо перед глазами расцвело, элегантное и четкое, решение той самой задачи, на которую он убил три дня и от которой совершенно осатанел.

За Имаеши уже закрывалась дверь. Ханамия вскочил, дернулся следом, вспомнил про сумку. Схватил ее в охапку и кинулся к выходу.

Он догнал Имаеши метров через двадцать, потеряв несколько секунд в толкотне у стойки и затем — озираясь на улице.

— Семпай!

— Что такое? — хмуро удивился Имаеши, оборачиваясь. — Мы что-то не дообсудили?

Ханамия широко улыбнулся ему:

— Сколько стоит час твоего времени, семпай?

Имаеши помедлил, ответил зеркальной акульей улыбкой:

— Дорого стоит, Ханамия. В честь чего интересуешься?

— Ну как же. Подумал, осознал, раскаялся. Желаю возместить.

По лицу Имаеши прошла еле заметная судорога. Ханамия даже испугался, не случился ли с семпаем вдруг удар; а затем сообразил, что именно сейчас сказал.

Низвести семпая до уровня шлюхи предложением оплатить минет — это, пожалуй, могло повлечь даже не ссору на веки вечные, а прямую угрозу для жизни.

И вместо того, чтобы выдерживать театральную паузу, как планировал, Ханамия торопливо и потому невыразительно выдохнул:

— Ответной услугой возьмешь?

Имаеши молчал, лицо у него было странное, как будто он смотрел куда-то вглубь себя. Ханамия молчал тоже: больше ему нечего было ни предложить, ни добавить.

Наконец Имаеши отмер, глянул коротко и жгуче — Ханамия всегда вздрагивал, когда видел его глаза, — и мягко-мягко, медленно, почти по слогам ответил:

— Не возбуждаешь, Ханамия.

Казалось бы, такого ответа стоило ждать, ведь и вправду Имаеши не выглядел сколько-нибудь возбужденным во время их короткого приключения, но почему-то Ханамия почувствовал себя так, словно ему заехали под дых локтем, как это чудно умел Хара во время матчей. Воздух в легких взял и кончился, и стало больно и пусто.

Наверно, он выдал себя, да что там, он никогда не умел держать лицо, мог только кривляться, прячась за калейдоскопом масок. Имаеши качнулся ближе, как кобра, заглянул в глаза, плавно протянул руку, взяв его за подбородок двумя пальцами. И нежно шепнул, улыбаясь:

— Купился, идиот?

И пока Ханамия вспоминал, как дышать, а заодно все ругательные слова, которые хотел высказать семпаю, тот пальцем снял у него с верхней губы кусочек крема — утереться Ханамия начисто позабыл — и, глядя в глаза, медленно и демонстративно облизал палец.

@темы: куробасие

---

Название: Осэти-рёри
Бета: _Brownie_
Размер: миди, 5087 слов
Пейринг/Персонажи: Ханамия Макото, Киеши Теппей, ОЖП
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: мама Ханамии очень любит готовить, иногда это оборачивается неожиданностями.


Мама задерживалась.

Макото окинул взглядом кухню: все сияет чистотой, все принадлежности на своих местах и готовы к бою. Мама решила в этом году готовить осэти самостоятельно. Если честно, Макото эта идея не очень нравилась, но покупное осэти он вообще терпеть не мог, а никаких других вариантов не предполагалось. Традиционная еда была у мамы любимым заскоком, мотто, хобби и вообще всеми словами, которые обозначают, что человек напрочь упоролся по какой-то теме.

Макото, безусловно, имел с этого массу приятностей: его бэнто всегда были разнообразны, вкусны, полезны и красивы, вызывали зависть и приносили почет. И вообще, еда — это куда лучше, чем вышивка или другое рукоделие, которое загромождает дом или дарится всем знакомым по любому поводу. Или, скажем, вот мама Фурухаши коллекционировала фигурки собак. От этих собак деваться было некуда, в дом Фурухаши стремно было заходить, потому что отовсюду на тебя неживыми глазами смотрели куклы, статуэтки, еще какая-то собаковидная хрень.

Так что Макото легко отделался, но все же осэти… Покупное ни разу не оказывалось вкусным, и Макото был убежден, что дело не в мастерстве повара, а просто в традиционном наборе продуктов и их сочетании. Но мама уперлась, приобрела красивущую трехэтажную коробку — настоящую деревянную! лакированную, в золоте! тысяч за сто, не меньше! — и умчалась за продуктами, восклицая, что не может считать себя настоящим кулинаром, если не приготовит осэти-рери.

Ладно, думал Макото, наводя в кухне порядок и блеск, в конце концов, он наверняка сможет тихонько бегать в кофейню на углу.

Во дворе заурчал мотор: похоже, мама наконец вернулась. Послышался ее веселый голос — с соседями, что ли, болтает? Может, подвезла кого-нибудь…

Скинув резиновые перчатки, но не снимая фартука, Макото выскочил на крыльцо, готовый таскать сумки. Мама действительно щебетала о чем-то с соседкой, изящно жестикулируя; рукава ее кимоно трепетали в воздухе, и Макото, как обычно, засмотрелся. Мама любила носить кимоно, а кимоно любили ее. В шелках мама превращалась в сказочную красавицу.

– Привет, Ханамия, — сказал ему человек, вынимавший из багажника пакеты. Макото дежурно улыбнулся, вдохнул, чтобы ответить, да так и завис, как будто воздух во рту превратился в резиновый кляп.

– Мако-тян! — мама спешила к крыльцу, лучась улыбкой. — Этот любезный юноша помог мне с сумками и поможет тебе еще кое с чем. Киеши-кун, это мой сын, Макото. Макото, это…

– …Киеши Теппей, я знаю, матушка, мы знакомы, — Макото наконец заставил себя говорить.

– О, в самом деле? — мама изящно прикрыла рот кончиками пальцев, изогнула брови в кукольном удивлении. — Надо же! Но тем лучше. Мальчики, пожалуйста, несите вещи в кухню. Киеши-кун, ты будешь чай или кофе?

– Чай, с вашего позволения, — Киеши поклонился, не выпуская из рук пакеты. Выглядел он слегка не в своей тарелке.

– Ханамия, прости, — вполголоса произнес он, поравнявшись с остолбеневшим Макото. Мама уже скрылась в доме и чем-то брякала на кухне. — Она не представилась сразу. Выпрыгивать из машины было как-то неуместно.

Макото только сглотнул.

– Я не мог отказать в помощи, — растерянно каялся Киеши, — честное слово, Ханамия, я не нарочно тебя злить явился…

– Да знаю я, — буркнул Макото. — Там есть еще что в багажнике? Входи, разувайся, кухня прямо и направо.

Сокрушительная мощь маминой харизмы была ему известна очень хорошо. Мама могла взять без боя любой бастион бюрократии, испепеляла всякое недружелюбие и оставляла за собой ошарашенных людей, едва ли понимающих, как и почему они только что сделали для незнакомой дамы абсолютно все, что только могли. Впрочем, со знакомыми происходило то же самое, только они заранее не пытались сопротивляться. Куда уж там какому-то Киеши. Особенно Киеши, который всех защитит и всем поможет.

Что всерьез нервировало, так это оброненное мамой «поможет тебе кое с чем». С чем бы это?! Макото нервно оглядел двор. Кадомацу он установил при входе еще вчера. Листья подмел, окна снаружи помыл. Обстановка в доме была европейская, никаких футонов вытряхивать или там бумагу на седзи менять не требовалось. Для чего нужна помощь постороннего парня?..

Он забрал из багажника оставшиеся покупки, отнес в кухню. Киеши пил чай, стараясь выглядеть непринужденно. Получалось у него очень плохо. В другой раз Макото с удовольствием поиздевался бы: Киеши как будто экзамен в универ сдавал или разыгрывал решающий мяч в финале Зимнего кубка, — но он видел такое не впервые. На самом деле Киеши еще очень достойно держался по сравнению с некоторыми другими, которых заносило — засасывало — в гостеприимные мамины объятия.

Мама порхала в белоснежном переднике поверх кимоно, раскладывая и убирая продукты.

– Мако-тян, вот и ты! Выпей чаю, пожалуйста, а потом вынеси на улицу ступу для риса. Она в кладовой. Ее, правда, нужно протереть, ты понимаешь… И толкушку, конечно же.

Киеши уставился на Макото испуганными и несчастными глазами.

– Матушка? — как мог спокойно позвал Макото, чувствуя, как у него холодеют руки. — Ступу для риса?

– Разумеется! — мама победно распрямилась, закончив потрошить пакеты. — Мы же решили готовить новогоднюю трапезу сами. Значит, и рис толочь тоже нужно самим!

Когда это «я» превратилось в «мы», успел подумать Макото.

– Большая удача, что Киеши-кун уже имел дело с этим процессом, — пропела мама льстивым голоском и даже поклонилась в сторону Киеши. — И к тому же вы, оказывается, знакомы. Значит, у вас все получится как нельзя лучше! Хороший знак перед Новым Годом.

Взгляд Киеши стекленел. У Макото был кое-какой иммунитет — все-таки родная мать! — но даже он чувствовал, как его обволакивает паутина неизбежности предстоящего. Легче шелка, прочнее титана.

– Я сделаю вам поесть, — продолжала мама, — это ведь такое трудное занятие, оно отнимает силы… Мако-тян, достань, пожалуйста, для нашего гостя фартук и что-нибудь на голову.

– Да, матушка.

Когда Макото выходил из кухни, ему померещилось, что мама подмигнула Киеши. Но смысла в этом никакого не было, Киеши сейчас все равно не воспринимал реальность, и мама знала это лучше кого угодно, поэтому Макото решил, что зрение его обманывает.

Выволакивая ступу из кладовой, он усмехнулся: мама прекрасно понимала, что уговорить его самого заняться рисом, скорее всего, не получится, и поэтому высмотрела, сцапала и привела домой аргумент «за»: при посторонних Макото ни за что не стал бы возражать и упрямиться. Он не любил выглядеть идиотом, а не выглядеть им, ругаясь с мамой, было нереально. Она воплощала собой идеал, и перечить идеалу, сохраняя достоинство в чужих глазах, просто не получалось. По крайней мере, Макото до такого еще не дорос.

А стало быть, сейчас ему придется толочь рис для моти вместе с Киеши Теппеем. И где только мама на него налетела! Хотя нет ничего удивительного в том, что, встретив, она выбрала именно его: мама, как заправский хищник, чуяла любую слабину в человеке. Она заранее знала, что Киеши не сумеет отказаться.

Против воли стало жаль Киеши. Он не сломался в руках Макото, выстоял, пошел своим путем… и тут его слизнула волна цунами и принесла куда хотела, без малейшего шанса на сопротивление.

– Я могу помочь? Прямо сейчас, в смысле?

Киеши переминался с ноги на ногу в дверях ванной, где Макото протирал ступу. Вид у него все еще был ошарашенный.

– Сейчас поможешь мне дотащить эту дуру наружу. Она тяжеленная.

Огрызаться или издеваться не хотелось. Что толку? Хоть изойди на яд — Киеши никуда не денется, не сбежит, не растворится в воздухе. Мамина воля держит его здесь, как заклятие — демона. Они оба сейчас одинаково беспомощны перед лицом желания мамы готовить моти как полагается.

Киеши покладисто кивнул, дождался, пока Макото отложил губку, подхватил ступу с одной стороны. Их руки почти соприкасались на бортике, и приходилось подлаживаться друг под друга, шагая. Киеши пятился, Макото семенил вперед, задевая ступу коленями. Удивительно неудобный предмет, почему не приделать ручки?..

Кое-как спустившись с крыльца, они установили ступу посреди двора, на плитке дорожки. Не сговариваясь, выдохнули и присели на ступеньках перевести дух.

– Где она… тебя поймала? — спросил Макото в два приема. «Как» — спрашивать не стал, уверен был, что Киеши не запомнил этого момента.

– Кажется, в торговом центре на набережной, — Киеши постепенно приходил в себя, взгляд его наполнялся недоумением и интересом. — Она уронила пакет, мандарины раскатились. Я помог собрать… и… — он заморгал, помотал головой. — Ханамия, извини: она… в смысле, твоя почтенная матушка — не кицунэ? То есть, я это не в обиду…

Макото завороженно смотрел, как скулы и уши Киеши наливаются розовым. С ума сойти, он смутился! По-настоящему, всерьез смутился!

Похоже, маму следовало поблагодарить за новогодний подарок.

– Спасибо, ямамбой не обозвал, — легко бросил Макото и был вознагражден еще более интенсивным румянцем на лице Киеши. — Не парься, я сам иногда сомневаюсь, не откусила ли матушка папе голову еще до моего рождения.

Киеши откашлялся в кулак.

– По-видимому, ты пошел в мать, — заметил он — то ли намекал на прежние их взаимодействия, то ли пытался нахамить.

– Такой же красивый? — Макото подмигнул и поднялся. Киеши остался сидеть, глядя снизу вверх, хмурясь и явно не зная, что сказать. — Пойду приволоку молот и мешалку, а ты иди к матушке за рисом.

Он поспешно скрылся в кладовке. Киеши протащился мимо нога за ногу. Маму он определенно побаивался. Макото подумал вдруг, что про кицунэ Киеши вовсе не шутил. Нет, в самом деле, еще бывают люди, которые во все это верят? И Киеши из их числа?

Что ж, определенно мама подбирала свой «аргумент» с большим тщанием.

Он снял с крючка самый большой фартук, какой был — красно-белый, с кроликами. Вытащил из-под груды инструментов толкушку — здоровенный деревянный молоток, которым последний раз пользовался, наверное, дед лет десять назад. Мешалка рядом с молотом выглядела очень маленькой и легкомысленной.

Выйдя в коридор с молотом на плече, Макото чуть не столкнулся с Киеши: тот нес из кухни кадушку риса. Мама расстаралась, сварив втрое больше обычного. Что ж, моти положено угощать богов и соседей — даром не пропадет.

– Смотри, Киеши, какой инструмент для тебя, — Макото кивнул на молот, а потом помахал мешалкой: — А это для меня. Буду смотреть, как ты трудишься.

– Вообще-то мешать рис не легче, чем отбивать, — удивился Киеши. Потом вдруг усмехнулся: — Ты еще поменяться захочешь, Ханамия.

Макото фыркнул и ушел в ванную протирать инструменты.

В принципе, он догадывался, что размешивать густую клейкую массу риса, отдергивась из-под ударов молота — занятие не особенно простое. Но поменяться? Да щас, нашел дурака.

Пока они готовились: несли табуретку и миску с водой, чтобы смачивать тесто, обряжали Киеши в фартук и бандану, объясняли любопытным соседям, что сейчас будет, и договаривались, как взаимодействовать, по двору поплыли ароматы еды. Сначала еле ощутимые — Макото заметил, как Киеши повел носом, пытаясь отследить тень запаха, — затем все более густые. В животе требовательно заурчало.

– Начинай, тормоз, — велел Макото и взял мешалку наизготовку. — Быстрее сделаем — быстрее свалишь.

Киеши кивнул и без лишних слов взметнул молот над ступой.

Соседки в один голос ахнули. Действительно, Макото не мог не признать: тут было на что посмотреть. В одной рубашке с закатанными рукавами и облегающих джинсах, Киеши смотрелся в роли молотобойца очень эффектно. За год в Америке, или где он там лечил ногу, он ничуть не потерял форму.

Защелкали камерами мобильники с обеих сторон двора. Макото скривился: тоже нашли развлечение…

– Мешай!

Ворочать мокрой лопаткой рис действительно было ни фига не легко. Возможно, и правда труднее, чем махать молотом. Но Макото скорее надорвался бы, чем запросился меняться.

– Бей! — две минуты передышки и снова за работу.

Соседи подбадривали, хлопали в ладоши, потом кто-то из пожилых завел песенку, в которой было больше ритмичного уханья и бормотания, чем осмысленного текста. Как ни странно, эти первобытные завывания помогали удержаться в ритме, и дело шло довольно споро.

Макото не уловил, когда рис превратился в тесто, тягучее, однородное. Он устал, вспотел, руки и плечи одеревенели, да и поясница не отставала. От Киеши валил пар, мокрые от пота волосы над банданой встали дыбом, как ежиные иглы. Даже соседи утомились и пели вразнобой.

– Все, мальчики, уже все! — мама явилась небесной феей, легкая и свежая, в своем белом передничке, оглушительно пахнущая чем-то вкусным. — Смотрите, какая получилась красота!

Со всех сторон раздались аплодисменты. Макото слышал их словно сквозь вату. Странно, ведь еще даже солнце не село, значит, времени прошло не так много. Тренироваться случалось и вдвое, и втрое дольше, так откуда такая зверская усталость?

– Непривычная нагрузка, — выдохнул Киеши. Он подхватил кадку с тестом и двинулся следом за мамой, а Макото вдруг заметил, что Киеши припадает на левую ногу. Не сильно. Но все-таки.

Это было очень странное ощущение: злорадство и неловкость в одном флаконе. В пропорции один к одному.

– Как чудесно! — мама умильно сложила руки, любуясь тестом. — Вы такие молодцы, мальчики! Принимайте душ скорее. Мако-тян, найди для нашего гостя смену одежды, пожалуйста. И приходите обедать!

– Но у нас нет одежды такого размера, — начал Макото.

Мама на мгновение оторвалась от того, что резала и перемешивала.

– Макото, — нежно и серьезно сказала она, глядя на него в упор, — ты можешь решить эту проблему. — И вернулась к своему занятию.

Киеши рядом, кажется, позабыл дышать.

– Понятно. И сотворить маленькое симпатичное чудо, — прошипел Макото сквозь зубы. Он очень любил маму, но иногда она бывала невыносимо… идеальной. — Пошли наверх, Киеши. Ты можешь подниматься по лестнице?

Киеши помедлил.

– Что, заметно?

– Можешь или нет?!

– Да, могу.

– Шевелись тогда.

Вручив Киеши полотенце и буркнув: «Насчет расхода воды сам все знаешь», Макото пихнул его в ванную, а сам зарылся в платяной шкаф. У него появилась идея. Он сам счел бы эту идею замечательно гнусной, не будь она порождена безысходностью.

Десять минут спустя он сунул в руки Киеши аккуратно сложенную майку.

– Штанов на тебя нет вообще никаких, останешься в своих, а верх — вот, — бросил он и скрылся в ванной сам.

Выяснилось, однако, что сам Макото не был готов к зрелищу, созданному собственноручно.

Как и полагалось третьекурснику, он оставил клубную деятельность и был уверен, что форменная майка ему больше не пригодится. Но выбрасывать не стал. Оказалось — пригодится, но как!

Очень свободная на Макото, на Киеши она натянулась мало не до треска, обрисовывая торс в мельчайших подробностях. Капитанская «четверка» как-то даже нагло красовалась на мощной груди. Киеши хмурился.

– Мне кажется, ты издеваешься.

– Я не держу дома одежду на три размера больше себя, — окрысился Макото. — Вот все, что есть. Хочешь — иди голышом.

– Боюсь, госпожа твоя мать этого не одобрит.

– Это точно.

Спускался Киеши куда медленнее, чем поднимался. Обогнать его на лестнице Макото не мог, тащился позади и чувствовал себя неуютно. Киеши в его одежде, с запахом его геля для душа… Это было чуточку — порядка на три — интимнее, чем Макото когда-либо предполагал. И, главное, он решительно ничего не мог поделать. Даже скинуть Киеши с лестницы не мог. Не у себя дома. И не в присутствии мамы.

Ладно. Не хотел он скидывать Киеши с лестницы. Пошло, глупо, чревато последствиями, никакого удовольствия.

– Я думал, тебя там, в Америке, вылечат.

– Я хожу, — сухо ответил Киеши.

– Угу, помогаешь прекрасным незнакомкам и вляпываешься в неприятности.

– Я не назвал бы сегодняшнее… приключение неприятностью, — Киеши наконец ступил на ровный пол и отцепился от перил. — И твоя мама действительно очень красивая, Ханамия. Красивее всех, кого я видел.

Макото едва не брякнул, что его мама старше Киеши на тридцать лет, но вовремя захлопнул рот.

– Влюбишься — убью, — предупредил он вместо этого.

– Я не буду назойливым ухажером, — очень серьезно отозвался Киеши, и Макото пережил секунду всепоглощающего, абсолютного изумления, прежде чем до него дошло, что Киеши пошутил.

– Ты не будешь никаким ухажером, — отрезал он, — мне вот только отчима в твоем исполнении не хватало!

Теперь уже Киеши молча хлопал ресницами, а Макото вдруг сообразил, что, кажется, невольно сделал Киеши очень жирный комплимент. Ну в самом деле, заявить человеку, что им могла бы увлечься такая женщина…

А и могла бы, будь Киеши постарше раза в два, понял он тут же. Ну, насколько он знал маму.

– Пожалуй, ты прав, — протянул Киеши и ослепительно улыбнулся. — Из нас с тобой получились бы скверные родственники, Ханамия.

– Как ни противно это говорить, но я полностью с тобой согласен, — оскалился Макото и пошел на кухню. Жрать хотелось до темноты в глазах.

Мама приготовила набэ.

Впервые на памяти Макото мама ставила на стол набэ, когда у них были гости. И таинственно улыбнулась в ответ на молчаливое удивление сына.

Макото с оттенком паники подумал, что, может быть, Киеши и правда понравился маме несколько больше, чем это прилично.

Киеши, разумеется, таких тонкостей не уловил, хотя и почуял, что что-то не совсем в порядке. Макото встретил его короткий вопросительный взгляд, поморщился и кивком пригласил садиться за стол. У мамы свои представления о том, какого обращения заслуживают гости.

Сама она есть с ними не стала. Отошла в угол и умиленно наблюдала, как «мальчики» питаются, время от времени подкладывала на блюдо добавку, потом положила в кастрюлю лапшу…

Макото хорошо знал эту мамину манеру оставаться в тени и раскидывать сети оттуда, но она никогда еще не вела себя так с ровесниками сына. Наверное, я вырос, с неожиданной горечью подумал он. Вот так не заметишь, а уже взрослый в глазах собственной матери. На мгновение перехватило горло от острой тоски.

– Киеши-кун, завтра Макото вернет тебе рубашку, — сказала мама. — У тебя нет аллергии на стиральный порошок?

– Нет, — автоматически ответил Киеши, а потом испуганно встрепенулся: — Что вы, Ханамия-сан, не нужно, я сам…

– Нужно, — ласково и непреклонно ответила мама, — не лишай меня возможности отблагодарить тебя за помощь.

Макото мысленно застонал. Завтра, значит, придется переться в город встречаться с Киеши. В самый канун Нового Года.

С другой стороны, не оставлять же ему капитанскую майку. Не заслужил.

Когда Киеши наконец сумел удрать из незапланированных гостей, было уже темно. Мама, как положено, стояла у ворот и махала ему вслед, а Макото тихо надеялся, что она не заметит, как Киеши хромает. А то с нее станется везти его домой на машине.

Не заметила. Наверное, не сильно он и хромал, просто Макото знал, куда смотреть, и очень интересовался. Что само по себе задевало самолюбие: нечего зацикливаться на своих проигрышах. Кому какое дело, болит или не болит нога у Киеши Теппея. Все равно он уже не будет играть в баскетбол. Талант ли, гений ли — раз сломавшееся идет в отходы, как ни чини.

– Мако-тян, — мама подошла со спины, обняла, на секунду прижалась щекой между лопаток. Макото, который в этот момент мыл один из маминых бритвенно-острых ножей, замер. Осторожно положил нож в раковину и позволил себе расслабиться, радуясь ласке.

– Отложи пока посуду, Мако-тян. У нас есть шоколадный десерт и немного фруктового пива.

– Я несовершеннолетний, — Макото засмеялся и выключил воду.

– Ничего, я никому не расскажу.

Шоколадный десерт в мамином исполнении был любимым лакомством Макото. Бисквит, суфле, посыпка — все с горьким шоколадом и почти совсем без сахара. В детстве он честно угощал этим приятелей, но перестал, получив в ответ только недоумение вместо ожидаемых восторгов.

Мама присела за стол, уже освобожденный от остатков обеда, с бокалом розоватого вишневого пива.

– Вы сегодня такие молодцы, Мако-тян. Спина не болит?

– Еще нет. Завтра буду как колода, наверно. Надо залезть в ванну, прогреться. Матушка… — он попытался облизать шоколад с губ, но, кажется, размазал еще больше. Мама рассмеялась, прикрываясь ладонью. — Как тебе удалось притащить в дом именно Киеши?

– Случайно, мой дорогой, — мама покачала бокал, любуясь дрейфом пузырьков к поверхности. — Право же, я не знала, кто это, пока в машине мы не представились друг другу.

– Но откуда вообще ты знаешь про него? Я же ничего не говорил.

– Сето-кун рассказал мне.

– Кентаро?! Зачем? Когда?! Он же у нас не был уже года два!

Мама удивленно улыбнулась.

– Сето-кун отлично разбирается в кофе. Он знает всех поставщиков магазинов по нашу сторону реки. Я прошу его прогуляться со мной всякий раз, когда иду за кофе, ну и, конечно, мы болтаем о том, о сем…

Макото тяжело вздохнул. Его мама ходит с его одноклассником за кофе, а он понятия об этом не имеет. И, главное, Сето ни разу не проболтался! Хотя он вообще мало разговаривает. То есть как… видимо, с мамой он разговаривает как обычный человек. Сплетничает даже.

– Матушка, это неприлично. Тебя его родители обвинят в домогательствах.

– Что ты. Чета Сето — милейшие люди. Они сами просили присмотреть за их сыном, чтобы не заснул где-нибудь в парке.

– Я хочу уметь делать с людьми вот это, что ты делаешь, матушка.

– Но у тебя не получается?

Макото передернул плечами.

– Отвернись, я оближу тарелку.

Мама отвернулась и прикрылась рукавом.

– Ты еще не нашел баланса, Мако-тян. Ты мужчина, поэтому не плохо, что тебя боятся. Но одного этого мало.

На мамином рукаве чуть заметно выступал над фоном тканый узор — сосновые ветки. Орнамент словно гипнотизировал.

– Нужно, чтоб еще любили? Матушка, я не хочу. Это напрягает. Вон Киеши все любят, идиоты…

– Не думаю, что его любят, — сказала мама, опуская руку и отпивая из бокала. — У него прекрасная маска: добродушная, чуть-чуть недотепистая. Таких не любят — таких считают безопасными. Расслабляются рядом с ними.

Макото залпом выпил полбокала, не ощущая вкуса. Почему он раньше не говорил с мамой про это? Почему?

– Но он не безопасен?

– Ты мне скажи.

Перед глазами пронеслись картинки. Матчи. Разговоры до и после. «Делай что хочешь со мной, но не смей трогать моих друзей». «Ты отличный игрок. Давай сыграем еще».

– Твое лицо говорит за тебя, — заметила мама, не дожидаясь словесного ответа. — Ты больно ушибся об него. Причем заметь, Мако-тян: именно об Киеши, а не о того мальчика-невидимку, их духовного лидера.

– Про него-то ты откуда…

– Сето-кун был так любезен, что показал мне запись вашей игры.

Мама встала, помедлила перед холодильником, достала еще пару бутылок.

– Есть два основных пути, Мако-тян, — произнесла она напевно. — Ты можешь быть равно справедлив со всеми — и тогда ты безопасен для всех, кто соблюдает твои правила. Это вызывает у людей уважение, но не симпатию. У многих это также вызывает желание попробовать на прочность твои принципы. Или ты можешь быть безопасен для тех, кого назовешь своими. Без оговорок и правил. Это территориальность, свойственная и людям, и зверям. Она понятна всем инстинктивно, без объяснений. У кого территория шире, тот кажется сильнее. Киеши-кун… — она улыбнулась прохладно, не показывая зубов, — Киеши-кун очень ревностно охраняет свою территорию и не посягает на чужие. Потому в глазах других, ведомых инстинктами, он выглядит… позитивно.

Макото поднялся, взял у мамы бутылки, открыл, налил по новой. Упал обратно на стул, вытянув ноги, и прикрыл глаза.

– Матушка, ты ведешь себя не так и не этак.

– Я женщина, мой дорогой. У нас совсем другие техники. Тебе они недоступны. Прости, что не могу дать тебе личного примера.

– Что тут сделаешь, — Макото усмехнулся. Он не помнил отца — тот погиб во время землетрясения Кобэ, когда Макото был совсем мелким. Мама предпочла не выходить замуж вторично, дед умер довольно рано, других мужчин в ближнем кругу не завелось, и потому, действительно, с ролевой моделью для подражания у Макото было неважно. Не сказать чтобы ему это мешало. Ну, или он не сознавал, чего лишен.

– Ну хорошо. Кто такой Киеши, я понял. А я сам?

Безмятежную улыбку мамы можно было смело вставлять в социальную рекламу. Что-нибудь о подлинном духе Японии.

– Мне кажется, Мако-тян, тебе следовало бы завтра съездить и вернуть рубашку Киеши-куна, а заодно преподнести ему и его родным немного моти. Это ведь справедливо, не так ли?

Десерт закончился, пиво тоже, а судя по ответу мамы –завершился и разговор. Разумеется, никаких прямых советов. Мама объяснит что угодно о других, поделится опытом, но не станет разъяснять, как самому Макото себя вести. «Ты справишься с этой задачей». Старайся, и у тебя все получится.

Некоторые практиковали такое в баскетболе. Макото с удовольствием ломал их. Впрочем, тех, у кого все получалось без особых стараний, он ломал еще охотнее.

Он не знал, какова была доля таланта, а какова — старания в баскетболе Киеши. Исходно он просто убирал с пути отличного игрока.

Почему позже он так хотел доломать Киеши? Почему так злился, когда это не получилось?

Может, потому что территория Киеши — вся его команда, а территория Макото — только мама? Под «своих» больше никто не подходил, даже парни из Кирисаки Дайичи. Ну, может, Сето за счет давнего, с младшей школы, знакомства. И то как-то…

– Это фигня, что у меня нет друзей, — медленно проговорил Макото, пробуя слова на вкус. Мама к тому моменту уже улетучилась куда-то — то ли прибираться, то ли стирать, и голос в пустой кухне звучал гулко и внушительно. — Друзья сами по себе низачем не нужны. Но у меня нет «своих». А значит, у меня маленькая территория. Это почти то же самое, что маленький член: жить можно, но унизительно. Нужно что-то менять.

Он ухмыльнулся, на мгновение представив, как клево было бы отнять территорию у Киеши. Но — нереализуемо. Хотя, конечно, перейти в Сейрин и начать тянуть одеяло на себя… Было бы весело.

Ладно, шанс упущен. Никто не меняет школу под конец последнего курса.

Утро последнего дня года выдалось небывало сухим и теплым. Макото решил покончить с неприятным поручением как можно скорее. Адрес Киеши он знал давно — выяснил еще в прошлом году, когда собирал информацию на всех противников.

Мама завернула выстиранную и выглаженную рубашку в хрустящую бумагу, вручила Макото коробку с моти и открытку с безличными новогодними пожеланиями для всей семьи, поцеловала в переносицу и попросила вернуться не позже чем за час до полуночи. Макото только фыркнул: он не собирался задерживаться ни одной лишней минуты. Лучше дома потупить в компьютер, или помочь маме по дому, или — если ей требуется одиночество для кулинарного вдохновения — вызвонить Сето, предателя этакого, и пойти погонять мяч или выпить кофе… да что угодно лучше, чем общаться с Киеши и строить из себя воспитанного мальчика перед его семейством.

Домик Киеши, зажатый между многоэтажками, он нашел с третьей попытки, пришлось даже побеспокоить полицейского в будке на углу. Воротца в крошечный дворик, связанные из бамбуковой щепы, выглядели точно как портал в прошлое. Макото даже задумался, а есть ли в жилище Киеши канализация, или, может, он по утрам таскает воду из колодца?

– Ты, наверно, Ханамия-кун? — окликнули его из дома, и во дворик вышла женщина, при виде которой Макото согнуло в поклоне даже раньше, чем он успел осознать, с кем имеет дело.

Бабка Киеши тоже любила кимоно. И если маме Макото традиционные наряды возвращали красоту и молодость, то бабушку Киеши они, казалось, выносили из потока времени. Сколько лет этой даме: шестьдесят или девяносто? — не разобрать.

– Входи, входи, мой мальчик, — певуче говорила бабушка, отпирая калитку. Распрямляясь, Макото успел увидеть скрюченные артритом пальцы, подумал, что все-таки скорее девяносто, а потом сразу — что нужно купить маме хороший крем для рук.

– Теттян, к тебе твой друг, — позвала бабушка, и Макото успел подавить смешок — «Теттян», вот как? — и невольную гримасу — «друг» нашелся! — до того, как на веранду выскочил Киеши, босой, в подкатанных штанах и застиранной футболке, торопливо вытирающий руки полотенцем. Полы мыл, наверно.

– Ханамия, заходи! — крикнул он. Макото выдохнул: он рассчитывал обменяться одежками, отдать моти и свалить, но Киеши явно решил отплатить за вчерашнее мамино гостеприимство.

– Бабушка, с уходящим годом вас! — поклонился он бабке Киеши и вручил ей коробку с открыткой.

– О, как мило, как мило! — заворковала бабушка, до дрожи напомнив Макото маму. Неужели их в одном и том же месте манерам учили? Или есть какие-то совсем не подверженные времени каноны поведения?..

Его ненавязчиво препроводили ко входу, подождали, когда он скинет кроссовки, и ласково направили по коридору. Бумага на седзи была ослепительно свежей. Вот возни-то жить в таком доме!

– Извини, что я в таком виде, — сказал Киеши, пропуская Макото в комнату. — Не успел вчера закончить уборку.

– Я великодушно не стану искать в твоих словах намек на нашу вину в том, что ты не успел, — сладко улыбаясь, отозвался Макото. Киеши мимолетно нахмурился, потом разулыбался в ответ. Что его обрадовало, Макото выяснять не стал, он осматривал комнату.

– Ты тут как помещаешься вообще? — подозрительно спросил он. Судя по татами, лежа Киеши как раз должен был упираться и затылком, и пятками либо в седзи, либо в мебель.

– По диагонали, — простодушно раскрыл секрет Киеши.

– Это как-то не по фэншую, — съязвил Макото. — Слушай, учитывая цену земли в Токио, вы немеряно богаты. Почему бы не купить дом посовременнее и подальше от центра? Чтоб футоны по диагонали не класть.

За приоткрытыми седзи тенькнул колокольчик-фурин.

– Деду уже столько раз предлагали продать этот дом, — Киеши пожал плечами. — Он не хочет. Ему удобно.

– А тебе?

– Я привык. И я не верю в фэншуй.

– Ну да, ты веришь в кицунэ, — покивал Макото и присел на край письменного стола. — Так, забери свою рубашку.

– Да, конечно. Передай своей почтенной матушке мои благодарности, — Киеши взял сверток и протянул Макото пакет с черно-зеленой майкой. — Мне даже удалось ее снять, не порвав. Не смейся, это было нелегко.

– Я не знаю, что бы я с тобой сделал, если б ты ее порвал, — очень честно сказал Макото, выхватывая у Киеши пакет. Он сам удивлялся нахлынувшим чувствам: казалось бы, и не выкинул-то майку, почитай, случайно, но в самом деле был готов растерзать Киеши за гипотетические повреждения, нанесенные ей.

Киеши помедлил и кивнул.

– Да. Я понимаю. Наверное, у меня были бы схожие ощущения.

Макото вдруг представил себе Киеши в капитанской майке КириДая, с огнем в глазах протягивающего руки к горлу несчастного, повредившего дорогую ему вещь.

Или человека.

Нет, стоп, никуда он ничего не тянул, он только улыбался и…

…но это когда он был в форме Сейрин. Кирисаки Дайичи — совсем другая история.

– Мальчики, к столу! — донеслось из коридора.

Макото дернулся:

– Эй! Я вообще-то тороплюсь…

– Не обижай бабушку, — попросил Киеши. — Она считает своим долгом угостить гостя. Тем более… здесь очень редко бывают гости.

«Не обижай бабушку, иначе я не знаю, что я с тобой сделаю», — перевел Макото слова Киеши на собственное внутреннее наречие. Ну да, конечно, а он-то сам что бы устроил идиоту, который посмел бы обидеть маму?

– Рановато для обеда, ты не находишь? — сказал он вслух.

– Ну нет, на обед не рассчитывай, — Киеши хмыкнул, как показалось Макото, с облегчением. — Чай с печеньем, не более.

Церемония распития чая с печеньем — отличным домашним печеньем, надо признать, и Макото только для виду возражал, когда ему упаковали с собой здоровенную коробку, — продолжалась едва ли минут сорок. Они с семейством Киеши всего лишь подробно обсудили, кто на Новый Год ходит в храм слушать колокол и есть тосикоси-собу, а кто предпочитает ужин дома и встречу рассвета на какой-нибудь возвышенности. Макото видел, что бабушка устает от хлопот у стола. И он никогда не заметил бы этого, если бы точно не знал, как все то же самое делает мама.

– Извини, что вынудили тебя потратить время, — сказал Киеши, провожая его к калитке.

– Вчера ты влип гораздо круче, так что я не в обиде, — отозвался Макото. Ему было странно. Он не привык видеть людей в тех, кого сметал с дороги. Он и вообще-то не очень привык видеть людей в людях. Но очень сложно этого не делать, когда толчешь с кем-то рис, меняешься одеждой, ешь из одного котла, ходишь в гости и знакомишься с родственниками.

Территория, подумалось Макото, как формируется территория? Как становятся «своими»? Как сделать человека «своим»?

Идея осенила его прямо на пороге.

Нельзя отобрать территорию у Киеши. Но можно попытаться включить его в собственную. Вот это будет номер!

– Думаю, мне все-таки следует сказать тебе, Киеши, что матушке ты понравился, — проговорил он, оборачиваясь у калитки. — Она будет довольна, если ты навестишь наш дом еще раз.

«Если этот дебил спросит: «А ты?», не нужен мне такой «свой» и такая территория. Я не буду безопасен для него, скорее наоборот…»

– Спасибо, — ответил Киеши. — Я с удовольствием нанесу визит.

– Ты мог бы прийти в какой-то из трех выходных дней, — заявил Макото, развивая успех. — Матушка готовит осэти-рери, а я, признаться, не люблю эти блюда. Мне понадобится помощь с их поеданием… ну ты понимаешь: чтобы никого не обидеть.

– Серьезно, Ханамия? Не любишь осэти? — казалось, Киеши пытался уразуметь нечто неподвластное человеческому воображению. — Нет, ты правда не шутишь?

Поборов жесточайшее искушение воскликнуть: «Купился, идиот?», Макото развел руками:

– Не шучу и не люблю. Приходи. Ты нам очень поможешь.

Таким ошарашенным он Киеши еще не видел и мысленно потер руки, записывая очко в свою пользу.

– Может, ты мне номер телефона дашь? — осведомился Киеши, приходя в себя.

Макото фыркнул и достал телефон. В нем зарождалось подозрение, что пока он будет пытаться присвоить Киеши, Киеши станет заниматься тем же самым в отношении него. Просто потому, что не может иначе: он же очень территориальное существо.

«Что же, вот и посмотрим, каков Киеши Теппей в состязании один на один… Спасибо тебе, мама, это самый замечательный подарок к Новому Году!»

@темы: куробасие

---

Название: Лучший мой подарочек
Бета: _Brownie_
Размер: мини, 2133 слова
Пейринг/Персонажи: Киеши Теппей, Хьюга Джунпей, Айда Рико и прочая команда Сейрин, Ханамия Макото и команда Кирисаки Дайичи
Категория: джен
Жанр: юмор, флафф
Рейтинг: G
Предупреждения: кроссдрессинг
Краткое содержание: костюм, пошитый для школьного фестиваля, оказался Рико слишком велик...


— Это. Что. Такое? — раздельно произнес Хьюга, держа в вытянутых руках серебристо-голубое пальто, обильно украшенное белым пухом, тесьмой, пайетками и стразами. Руки у Хьюги подрагивали, отчего пальто посылало во все стороны пригоршни ярких бликов.

В спортзале царило угнетенное молчание.

Наконец Митобе тяжело вздохнул, и Коганей по инерции перевел:

— Он считает, что мы в полной заднице.

— И не поспоришь, — мрачно заметил Изуки.

Он стоял в длинной красной мантии с белой опушкой, держа в одной руке массивный посох, осыпанный блестками, а в другой — красную шапку с пришитой к ней длинной бородой.

Остальные члены баскетбольного клуба щеголяли в косоворотках, просторных штанах и сапогах. Одна Рико была еще в школьной форме — и очень бледна.

— Я не умею шить, — мертвым голосом произнесла она. — Во всяком случае, не так, чтобы за час сделать из этого… то, что нужно.

— Да это вообще невозможно! — заорал Хьюга, потрясая сверкающим одеянием. — Оно в два раза больше, чем надо было! Мы же дали выкройки! Там были цифры! Как такое может быть?!

— В два с половиной раза, — подсказал Куроко, который, оказывается, рассматривал пальто буквально из-под локтя Хьюги. — Можно обрезать низ и рукава, но ширина…

— Только позориться, — Рико махнула рукой и вздохнула точь-в-точь как Митобе. — Даже коса — до полу и обмотаться. Вон, на Кагами можно все это напялить, ему по росту будет. Или Теппею.

Кагами поперхнулся и попятился, протестующе размахивая руками.

— Да я пошутила, ты чего…

— А может, это и не такая плохая идея.

Хьюга уронил пальто и воззрился на Киёши, беззвучно открывая и закрывая рот.

— А что такого? — тот развел руками, безмятежно улыбаясь. — Раз уж нам сшили слишком большой костюм, нужно его на кого-то надеть.

— Киёши, — осторожно начал Изуки, — но это костюм Снегурочки.

— Ну да.

— Которая моя, то есть Деда Мороза, внучка.

— Ну да.

— Девочка она! — вернул себе дар речи Хьюга.

— Я знаю, — Киёши продолжал улыбаться. — Но мы не найдем — во всяком случае, за час до выступления — такой девочки, чтобы ей оказалось впору это пальто.

— Кафтан, — поправил Куроко.

— Кафтан, — согласился Киёши.

Рико подскочила к Киёши и ткнула его кулачком в грудь:

— Прекрати издеваться!

Она попыталась повторить тычок, но Киёши бережно перехватил ее руку.

— И не думал, — сказал он. — Послушайте, все так старались, готовились, опять же костюмы — столько труда, столько денег. Неужели все будет зря? И потом, нам помогали родные, они наверняка захотят увидеть фотографии… Давайте я примерю костюм. Рико, у тебя есть распечатка роли? Думаю, мне хватит получаса, чтобы выучить реплики.

— Ты спятил, — буркнул Хьюга, но все-таки подобрал и протянул Киёши кафтан и шапку с фальшивой белокурой косой полутора метров в длину.

Кагами потрясенно проводил глазами уходящего в раздевалку Киёши, а потом тихо спросил Куроко:

— Вы с русского сайта выкройки скачивали?

— Конечно. А что такое?

— Да… понимаешь, русские - они вроде как длину сантиметрами мерят. А вот американцы — дюймами. На выкройках ведь того, по-русски все написано… наверняка в ателье решили, что раз по-иностранному, значит — дюймы.

Куроко похлопал глазами, а потом схватился за голову.

— Два с половиной раза!

— Угу. Они там в ателье ведь тренера не видели… вот и получилась ерунда.

— У нас со всем этим фестивалем ерунда какая-то, — посетовал Коганей, подходя.

Остальные только закивали.

Фестиваль «Знакомимся с соседями» в Сейрин объявили в начале полугодия, но баскетбольный клуб так налегал на тренировки, что вспомнил о необходимости выбрать страну-соседа и подать заявку только в декабре, когда до фестиваля осталось меньше трех недель. К этому времени знакомые и понятные Китай, Корея и Америка оказались разобраны подчистую, а Филиппины, Таиланд, Вьетнам и Малайзия с Индонезией по зиме совершенно не вызывали энтузиазма. Кроме того, имелся немалый риск выставить себя на посмешище, нагуглив по этим странам что-нибудь сомнительное и столкнувшись с теми, кто там бывал в реальности.

Кто предложил Россию, сейчас вспомнить было уже сложно. Но за идею ухватились: по крайней мере, упрекнуть клуб в ошибке было бы некому.

Попытавшись погуглить русский фольклор, наткнулись на бешеное количество непереводимых ёкаев; русская кухня тоже не поддавалась, поскольку никто не мог понять, какие же блюда считать русскими, кроме борща, а варить борщ во время школьного фестиваля — это слишком сложно.

Наконец наткнулись на русскую разновидность Санта-Клауса по имени Дед Мороз и его внучку Снегурочку. Дело шло к Новому Году, и портретами этих духов праздника пестрели новости. Дед был представителен и полностью спрятан в своем костюме — одни глаза виднелись; внучка изображалась то совсем маленькой девочкой, то подростком, то молодой женщиной — в общем, оставляла простор для интерпретации.

Баскетбольный клуб сказал «Нашли!» и взялся за дело. Рубашки-косоворотки и штаны изображали кто из чего смог, сапоги одалживали, брали в аренду и даже покупали. Бархатную шубу сшили для Изуки мать и сестра, посох отделывали всем клубом, а Снегуркин кафтан, поразмыслив, заказали у мастера, специализирующегося на косплее. Скидываться пришлось по-крупному, но зато Рико должна была блистать в прямом и переносном смысле.

Кто бы мог подумать о проклятых сантиметрах. Наверное, мастер решил, что шьет на здоровенную куклу для уличного парада.

— В-внученька… — слабо пискнул Изуки. Баскетболисты обернулись и онемели.

Из раздевалки явилась инеистая великанша. Кафтан был пошит на совесть: ткань благородно блестела, стразы сверкали, пух на рукавах и воротнике нежно колыхался, коса толщиной в руку мерно качалась у самого пола. Вот, правда, сапоги на Снегурке остались свои, черные. Зато белые лосины пришлись впору, по крайней мере, насколько их было видно: то, что планировалось быть пальтишком до середины бедер, стало просторной шубой до лодыжек.

— По-моему, для выступления сойдет, — заявила Снегурочка приятным баритоном и поддернула чрезмерно длинные рукава. — Подвязать бы тут чем-нибудь…

Первой отмерла Рико.

— Помните мультфильм, где заяц в костюме Деда, а волк — Снегурочки? — неуверенно сказала она. — Похоже получается.

— Дед еще спрашивал, где Снегурочка была, и обещал всем подарки, да? Я нашел английские субтитры на ютубе, — закивал Кагами; он, похоже, устыдился своего поспешного отказа от роли и готов был искупать проявленную трусость.

Рико хлопнула в ладоши.

— Давайте быстренько скачаем песенку и запустим ее там, где у нас Дед вызывает внучку из метели! Будет вместо того, как мы кружились, взявшись за руки.

Фурихата, ответственный за музыкальное сопровождение, немедленно раскрыл ноутбук и застучал по клавиатуре. Рико протянула Киёши распечатку, и тот отошел в угол учить слова. Изуки вытер вспотевший лоб шапкой.

— Я даже не хочу знать, кто папа этой внучки, — пробормотал он. — И вообще, откуда у Деда Мороза внучка? Кто его дети?.. Может, это какие-нибудь духи сибирской зимы, вроде Юки-онны… а Снегурочка тогда — Юки-одзё… или Юки-химэ? Юки…

— Юки-гими она, — гаркнул Хьюга, — а ты иди с Киёши репетируй лучше, а то прямо на сцене забудешь, как ее… его… называть.

Изуки моргнул, кивнул и отправился в уголок к Киёши. Через пять минут к ним присоединился Кагами — переводил песенку волка и зайца с английского. Песенка получалась задорная и милая: Дед сулил одарить Снегурочку наравне с детьми, а та почтительно отвечала, что для нее лучший подарок — это сам дедушка, наконец-то встреченный после долгих поисков.

Рико вздохнула.

— А может, и обойдется, — сказала она Хьюге. — Теппею прямо даже идет.

***

Фестиваль закончился. Баскетбольный клуб остался обниматься с призом за второе место и радостно галдеть, что это везение и что не заслужили.

Киёши, напрочь охрипший от попыток разговаривать тоненьким голоском, жестами показал, что пойдет прогуляется. Рико, хоть и покосилась подозрительно на его ноги, кивнула в ответ.

Он действительно захромал под конец действа, но не настолько, чтобы его это всерьез беспокоило. Ноющее колено отлично сочеталось с зудом по коже от лосин, бесконечно спадающими рукавами, которые постоянно приходилось поддергивать и никак нельзя было закатать из-за нежной опушки; но больше всего Киёши устал от непрекращающегося гомона и визга, громкой музыки и мельтешения людей, цветов, флагов, воздушных шариков и всего остального, чем, в общем, всегда отличаются школьные фестивали.

Поэтому он вышел наружу в чем был, не переодеваясь, чтобы не терять времени. Он любил свой клуб, но очень хотел передохнуть.

А снаружи кружила метель.

Она началась еще вчера и так и засыпала Токио пригоршнями влажного, липкого снега, парализуя железные дороги и аэропорты, выстраивая на дорогах бесконечные пробки. Рождественская иллюминация сияла и мигала сквозь снежные вихри, раскрашивая их в разные цвета. Со всех углов пело, пищало, звенело и мяукало «Jingle bells», как будто других рождественских песен не существовало.

Киёши шел, метя подолом по свеженьким, рыхлым еще сугробам. Стразы на Снегуркиной шубе вспыхивали цветными бликами, и сам он, наверно, казался ожившей богато украшенной елкой. Но прохожих на улице почти не было, а те, кто были, — спешили мимо, низко опустив головы, пряча носы в воротники и прикрываясь ладонями от снега, и некому было ахнуть, рассмеяться, попросить сфотографироваться вместе.

Внезапное одиночество на улицах города было так необыкновенно и странно, что Киёши сам не заметил, как выбрался из жилого района на улицу, набитую бизнес-центрами, универмагами и ресторанами. Здесь тоже было малолюдно: народ прятался от снегопада в магазинах или тщетно ожидал своих электричек на станциях. Снег стал, казалось, еще гуще, и между небоскребами образовались иллюзорные разноцветные туннели, как во время цветения глицинии в каком-нибудь парке. Киёши подумал даже, что в такой иллюзии можно и заплутать, и стоит, наверное, повернуть назад…

В этот миг из метели на него вынеслась упряжка косплейных оленей. Олени были странные: с витыми рогами, похожими больше на шампуры, с красными глазами и даже клыками.

— Е-мое, Юки-онна! — сказал передний олень, поскользнулся и сел прямо в снег, увлекая за собой остальных.

Упряжка образовала кучу-малу и принялась деловито возиться, путаясь в постромках, хохоча и ругаясь.

В санях, которые она тащила, восседало чудище.

Оно было одето в полушубок Санты, но вместо добродушного бородатого лица под красно-белой шапкой имело жуткую череповидную харю с закрученными рогами наподобие бараньих. Желтые ощеренные зубы, тлеющие огоньки в глазницах…

Киёши бы, пожалуй, удрал от такого кошмара, но колено не позволяло, и он остался стоять как вкопанный. Через несколько секунд первый ужас прошел, и он сообразил, что череп с горящими глазами — это маска со светодиодами, да и рога тоже явно не растут прямо из головы, а держатся на ободке.

Затем он вспомнил.

— Злобный братец Санты, да? — сипение с провизгом, вот и все, на что оказалось способно его горло. — Как тебя там…

— Крампус, — удовлетворенно отозвалось чудовище. — Слыхали, олени? Первый встречный, а знает!

— Ну так Юки-онна же, — пожал плечами самый долговязый олень, отряхиваясь. — Ей положено.

— Я Снегурочка, — уточнил Киёши. Хотелось смеяться, но было больно.

— Это из России? — уточнил другой олень. — Клевый прикид. Слышь, Ханамия, у тебя венгерский антиСанта, тут вот русская Юки-онна. Тен-ден-ци-я.

От неожиданности Киёши глотнул воздуха со снегом.

Крампус-Ханамия не спеша восстал из своих саней, подошел вплотную.

— Клевый прикид, — согласился он. — Оригинально и впечатляет. Поехали вместе народ пугать?

Олени вопросительно зашуршали, придвигаясь ближе.

Отчего-то в этот миг у Киёши резко улучшилось настроение. Стало прямо-таки рождественским. Ну в самом деле, каков человек, таковы ему и рождественские чудеса…

— it's you who's my best gift ever, — прохрипел он цитату из песенки в переводе Кагами. И снял шапку с прикрепленной к ней косой.

— Е-мое… — прошептал первый олень.

Повисла тишина. Кружился снег, монотонно пиликало «Jingle bells» откуда-то сбоку, цветные пятна танцевали на растущих сугробах.

— Ну охренеть теперь, — наконец сказал Ханамия, разводя руками. — На весь, блин, сколько-там-миллионный Токио одна Юки-онна, и та Киёши. Судьба, значит. Ну так чего, кататься поедешь, Снегурочка-тян? — и, сдвинув маску с лица, задорно ухмыльнулся.

— Так олени не потянут, — голова мерзла, и Киёши водрузил шапку обратно, смахнув, как мог, снег с волос.

Олени хором возмутились:

— Кто не потянет? Мы?! Сейрин, может, и не потянет! Давай садись!

Ханамия заржал и дернул Киёши за руку:

— Садись, Юки-химэ-сама, испытай моих оленей. Самое надежное такси по такой погоде.

Киёши хмыкнул — и плюхнулся в сани.

***

К Сейрин они подкатили уже довольно поздно. Киёши не надеялся застать своих, хотел только переодеться: идти домой в облике Снегурочки казалось ему неудобно.

Но команда как раз тусовалась во дворе, перекидывалась снежками — явно еще не сбросила нервное напряжение этого дня.

Сани Крампуса лихо въехали прямо в ворота. Картинно развернуться не вышло: и олени подустали, и сани с двумя седоками были тяжеловаты. Едва не вывалив Крампуса со Снегуркой в сугроб, олени описали вихляющую дугу и остановились. Передний — Ямазаки — торопливо спрятал в карман телефон с навигатором.

Ханамия выпрыгнул из саней и галантно помог подняться Киёши. Сквозь зубы он при этом процедил что-то насчет «девушкам неприлично столько весить», но очень-очень тихо.

В звенящей тишине, под стекленеющими взглядами баскетбольного клуба Снегурочка, припадая на ногу, вышла из саней, подала руку для поцелуя Крампусу, после чего чудовище раскланялось, уселось обратно, гикнуло и свистнуло — и упряжка вихрем рванулась прочь под слитный олений топот.

— Это. Что. Такое? — потрясенно выдохнул Хьюга, когда сани исчезли за завесой метели.

— Ты сегодня уже спрашивал, — напомнил Киёши, которого во время катания напоили горячим кофе, отчего голос — некоторой частью себя — к нему вернулся. — А это был Крампус. Злой близнец Санты. Из Венгрии.

— А это… — не договорила Рико, только помахала рукой, пытаясь жестом охватить все произошедшее.

— Ну как же. Раз я Снегурочка, значит, положено случаться чудесам, — пояснил Киёши. — Раздевалку заперли, нет? А то мне бы уже обратно в себя…

Митобе подал ему ключ, и Киёши захромал в сторону спортзала. Он прекрасно слышал выразительное молчание у себя за спиной и понимал, что от подробных объяснений не отвертится. Но прямо сейчас с неба сыпался снег, где-то мчались по навигатору сквозь метель саблезубые олени, светились в ночи глаза Крампуса, а с перекрестка звенело «Jingle bells», и можно было еще немного побыть в объятиях самого настоящего рождественского чуда… Пусть даже вот такого, странного и кривоватого. Но ведь каков человек, таковы для него и чудеса.

@темы: куробасие

---

Название: Планы на будущее
Бета: _Brownie_
Размер: мини, 1281 слово
Пейринг/Персонажи: Ханамия Макото/Имаеши Шоичи, Киеши Теппей
Категория: джен, преслэш
Жанр: повседневность, романс
Рейтинг: G
Краткое содержание: В детстве Макото считал, что думать — это круто. Но с годами многое изменилось...


Макото смотрел в спину уходящему Имаеши, почти бессознательно отмечая чуть перекошенные плечи (многолетняя привычка сидеть за компьютером в невероятной позе боевой креветки), еле заметную хромоту (авария, сложный перелом бедра, три года реабилитации и пучок патентов на средства этой самой реабилитации), растрепанные даже больше обычного волосы (порывистый восточный ветер плюс упорная ненависть Имаеши к любым средствам для укладки), смотрел и ни о чем не думал.

Это были самые приятные мгновения в жизни Макото: когда можно было — и получалось — вообще не думать. Не анализировать, не упорядочивать информацию, не проводить аналогий и не выслеживать причинно-следственные связи. Просто таращиться на мир, пока мозг регистрирует поступающие данные в пассивном режиме, даже не обрабатывая их.

В детстве ему казалось, что думать — это круто. Что способностью думать помногу и постоянно он отличается от серой массы людей вокруг. Макото предавался этому занятию с удовольствием, применял навык где ни попадя, не заботясь об этической стороне того, что делал: главное, что он мог просчитывать события, чужие реакции и действия, и просчитывать так верно и быстро, чтобы еще успевать составить полдесятка сценариев ближайшего будущего.

Уже в университете мозг намекнул, что не все так просто. Что за собственную исключительность придется расплачиваться: сперва бессонницей и мигренью, потом галлюцинациями и провалами в памяти. Потом был заботливый пожилой доктор и бледно-зеленая одиночная палата, и еще мама с каменным лицом, то ли гневная, то ли усиленно не-плачущая, и диагноз на трех листах, который Макото читать не дали, чтобы опять не перенапрягся.

Потом было ничего. Провал в памяти длиной в пару лет. Его лечили новейшими методами, дважды возили в Австралию, кто-то сделал на его случае докторскую степень — это Макото знал, но не помнил. Ему рассказывали, показывали документы и фото, но он так и не сумел добыть у своего мозга никаких образов, звуков или вкусов того периода. Сейф заперт, код утрачен.

А потом был Имаеши. То есть на самом деле он вернулся в хронику жизни Макото раньше, между путешествиями за океан. Нынче Имаеши был математик с какими-то настолько неординарными теориями, что разговаривать о них можно было от силы с десятком человек по всему миру, немножечко физик, немножечко нейрофизиолог. «В общем, такой же шизик, как и ты сам, только проявления посмешнее», — сказал он как-то, и Макото не нашел, что возразить.

Это Имаеши принес («в клюве», шутил он, и Макото всегда на этом месте воображал здоровенного взъерошенного ворона со здоровенным клювом и почему-то в очках, хотя почему — «почему-то»…) жутко прогрессивную идею лечения, основанную на гармонизации импульсов мозга (по-хорошему, идея была вовсе не новая, ее уже лет десять продвигали, но это Имаеши нашел какие-то повторяющиеся закономерности в биотоках здоровых людей, сложные, как космос). Он убедил мать Макото позволить опробовать экспериментальную методику на ее сыне (Имаеши еще в школе умел быть убедительным до ужаса, а повзрослев, прокачал способность до таких величин, которым в человеческих языках просто нет названий), и у него получилось, и однажды Макото вдруг понял, что помнит и вчерашний день, и позавчерашний, и попытка сложить два и два не уводит его в дебри расчетов парникового эффекта на следующие пятьдесят лет… по крайней мере, не уводит сразу, оставляя время осознать, что происходит, и оттормозиться.

Он увидел, как Имаеши выруливает из-за угла с двумя стаканчиками кофе на картонной подставке. Интересно, какой кофе он взял в этот раз. Имаеши был слегка одержим идеей пробовать новое. Предсказать его выбор было почти невозможно. Макото пытался несколько раз, но всегда спотыкался о нехватку исходной информации.

С Имаеши было легко не думать, потому что Имаеши был абсолютно хаотичен, и зависимости его поведения тянулись, наверно, к каким-то совершенно недоступным Макото факторам, типа венерианских бурь. При этом Имаеши ухитрялся быть социален — не всегда, возможно, но в той степени, которая прощается математическим гениям.

А еще им обоим нельзя было водить машину. Макото — из-за препаратов, которые он принимал, а Имаеши вообще-то никто не запрещал, кроме него самого. «Если я сяду за руль, мы рискуем очнуться где-нибудь в Хакодатэ, потому что я увлекусь процессом, а ты начнешь вычислять, куда мы едем, и не подумаешь меня остановить», — говорил он. Макото не спорил, но намеревался как-нибудь проверить это на практике. Когда Имаеши заблагорассудится устроить отпуск, например.

— Выбирай, — сказал Имаеши, останавливаясь перед Макото и протягивая подставку.

— Разные?

— Сам не знаю, — Имаеши просиял ребячливой улыбкой. — Я попросил заказать для меня девчушку, сидела там возле кассы, лет шести.

Макото выбрал правый стаканчик, просто потому, что правую руку протянуть было удобней.

— Ее родители не попытались обвинить тебя в приставаниях?

— Я сказал — на счастье, — Имаеши выбросил подставку в урну и сел рядом на скамейку. — Да и потом, там нормальные родители, в отличие от большинства наших с тобой сверстников.

— Мы с тобой не составляем большинство.

Имаеши аккуратно пихнул его локтем:

— Теряешь хватку. Попрошу врача снизить тебе дозу седативного.

— Я должен был спросить, с чего ты взял, что родители девочки нормальны, точно.

— Отлично. Вон они выходят, смотри.

Макото посмотрел. Супружеская пара с двумя детьми, старшая — девочка-младшеклассница, прыгает вокруг невысокой худощавой матери, та со смехом пытается поймать дочку и стереть с лица «усы» из молочной пенки, младшее чадо неизвестного пола спит на руках у отца, наверное, года полтора, вид у Киеши замотанный, но вполне счастливый, вообще семейство выглядит очень гармонично, похоже, и правда нормальное, даже ближе к идеальному, можно без ретуши в телевизор, хотя лучше бы детей было трое, сейчас модно пропагандировать размножение, демографический кризис во всей красе, старение населения, сорок шесть процентов нетрудоспособных, такими темпами еще семь лет и…

Киеши помахал им, придерживая ребенка одной рукой — с такими лапищами это для него никакого труда не составило.

— О, — сказал Макото, словно вдруг проснувшись. Он часто себя так чувствовал, когда что-то вышибало его из закручивающейся воронки рассуждений и подсчетов. — Это ты Киеши нормальным назвал?!

Он помахал Киеши в ответ. Подумал и улыбнулся вдобавок. Киеши заслуживал благодарности: без его приветствия Макото ухнул бы в дурную бесконечность расчетов пенсионной реформы и экономического положения Японии в целом.

— О, — отозвался Имаеши, будто передразнивая, но на самом деле нет: они просто перехватывали друг у друга интонации, как братья или супруги со стажем, — и на одну розовую таблетку меньше, пожалуй. Ханамия, ты у меня так скоро вылечишься, и что я буду делать?!

Макото не имел представления, почему его реакция на Киеши заставила Имаеши думать о близящемся исцелении. Но, наверное, автору методики было виднее.

— Найдешь еще кого-нибудь, кто нуждается во вправлении мозгов?

— Это был риторический вопрос. А ты? Ты уже думаешь, чем займешься, когда выздоровеешь? А пора бы. Осталось… — Имаеши прищурился, как будто у Макото на лбу очень мелким шрифтом были расписаны все этапы лечения, — ну, года три самое большее. Скорее меньше.

Макото пожал плечами. Если его признают дееспособным, ему не составит труда устроиться в любую государственную контору: туда, где нужно много и быстро считать, делать прогнозы и сводить данные из разных областей. Этот талант от него никуда не делся.

У него была другая задумка, не относящаяся к профессиональному будущему.

В день, когда его официально признают вменяемым, способным отвечать за себя и все такое, он все-таки поцелует Имаеши.

Он бы легко мог сделать это в любой момент: они жили в одном доме уже семь лет. Но психам нельзя строить отношения, психи за себя не отвечают. Поэтому Макото терпеливо ждал, когда закончится терапия, таблетки, опека. Ждал, когда можно будет перестать опасаться, что собственные мозги подведут, обманут. Когда можно будет обнять встрепанного очкастого ворона (нет, не галлюцинация, просто метафора), самому выбрать кофе для него (пробовать новое — это одержимость, а любит Имаеши карамельный латте), свозить его куда-нибудь на машине, не опасаясь усвистеть в непредсказуемые дали. И поцеловать.

Главное, чтобы, исцелившись, предатель-мозг не уничтожил вместе со всеми глюками и эту мечту.

— Ханамия? — Имаеши вопросительно заглянул ему в лицо и постучал согнутым пальцем по темечку. — Есть кто дома, эй?

Макото покрутил в пальцах опустевший стаканчик из-под кофе.

— Семпай, слушай, а Киеши-то не хромает совсем. Тоже… вылечился?

Имаеши странно улыбнулся.

— Вылечился, ага, давно уже. Поправка: два года, Ханамия. Поехали домой?

— Да, — сказал Макото и встал. — Поехали домой, семпай.

И поднял руку, подзывая такси. Это даже психам разрешено.

@темы: куробасие

---

Название: Совершеннолетие
Бета: _Brownie_
Размер: мини, 3547 слов
Пейринг/Персонажи: Имаеши Шоичи/Ханамия Макото, упоминаются: Имаеши Шоичи/Момои Сацуки, Куроко Тецуя/Момои Сацуки, Куроко Тецуя/Кагами Тайга/Аомине Дайки, Кагами Тайга/Аомине Дайки
Категория: слэш, упоминается гет
Жанр: романс, флафф
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: в день своего совершеннолетия Ханамия получает неожиданный подарок.


В свой двадцатый день рождения Ханамия сдавал последний экзамен зимней сессии.

Он вышел из аудитории с законным высшим баллом, чувствуя себя непоправимо совершеннолетним — еще не старым, но уже отвратительно взрослым. С сегодняшнего дня ему можно было легально употреблять спиртное, и он намеревался нырнуть в пучину порока нынче же вечером. Но до вечера нужно было прожить еще часов шесть, а внутри что-то свербило, настоятельно требуя немедля совершить что-нибудь, доступное только полноправным гражданам.

Ощущение было знакомое, его Ханамия уже испытывал, когда впервые примерил майку с номером 4: новая ступень развития, новый уровень, требующий подтверждения делом, как будто без этого — «не считается».

Он вышел из здания, огляделся. Народу вокруг было немного: больше половины факультетов завершили зимнюю сессию в декабре. В январе в этом году отдувались экономисты — и он в их числе, — медики и еще факультет изящных искусств.

Знакомых вокруг не наблюдалось, идти домой не хотелось отчаянно, и Ханамия потащился к любимой нише: странная гримаса архитектуры, выемка в стене в метре над землей, словно бы специально предназначенная для тех, кому хочется наблюдать за университетской жизнью, не будучи замеченным со стороны. В действительности ниша, вероятнее всего, была элементом сейсмоустойчивого каркаса здания; а впрочем, в этих делах Ханамия ничего не понимал и не стремился. Он отыскал себе удобное местечко, на которое, как правило, никто больше не претендовал, и тем был доволен.

В нише кто-то сидел. Снизу Ханамии были видны только ноги — длинные ноги в черных джинсах и щегольских остроносых ботинках. Еще время от времени показывался кончик бирюзового шарфа. Незваный гость, видимо, читал, и шарф от его движений мелькал туда-сюда, как змеиный язык.

Если бы не шарф, Ханамия развернулся бы и ушел, но тут его заело. Кусок ткани как будто подманивал, дразнился. Ханамия забрался на кубическое основание колонны, с которого нужно было перелезать в нишу, и воззрился на нахала, занявшего его место.

Тот поднял голову от книги и без малейшего удивления сказал:

— А, привет, Ханамия. С днем рождения.

Ханамия чуть не свалился от неожиданности.

— Семпай! Ты что тут забыл?

— Тебя поздравить пришел, — объяснил Имаёши, закрыл книгу, сунул в сумку и спрыгнул вниз. Шелковый шарф зацепился за какую-то неровность камня в нише, и какую-то секунду Имаёши выглядел свеженьким самоубийцей в петле. Затем ткань все-таки соскользнула на законное место за плечом владельца.

Ханамия смотрел сверху, Имаёши — снизу, откинув голову, и от бликов низкого солнца стекла его очков казались посеребренными. Почти зеркальными.

— Ну, спасибо за проявленное внимание, — наконец сказал Ханамия. — Что-нибудь еще?

— Дай, думаю, спасу кохая от скуки, наверняка ведь затоскует, места себе не найдет, станет шататься по округе, как одинокое привидение, еще глупость какую-нибудь сотворит, — Имаёши состроил скорбную гримасу. — Впрочем, может, я ошибся, и ты не нуждаешься в компании?

Ханамия нуждался в том, чтобы Имаёши продолжал болтать. Но этого он вслух сказать не мог.

Возвышаясь над собеседником почти на метр, очень легко было смотреть ему в лицо, не рыская взглядом по сторонам. Мысленно обводить контур скул, следить за движением губ, за тем, как чуть заметно раздуваются ноздри при дыхании. Смотреть, смотреть и смотреть до бесконечности. Представлять, что почувствуешь, если дотронешься кончиками пальцев до щеки, до угла губ, до подбородка.

Хорошо, что сейчас январь, и под пальто не заметно, как я рад тебя видеть, думал Ханамия.

У Имаёши Шоичи была девушка. Ослепительная, как рассвет над Фудзи, Момои Сацуки. Имаёши завидовало пол-универа, не исключая преподавателей.

Ханамия не завидовал. Ханамия мечтал о Тетради Смерти. Как пишется имя Момои, он прекрасно знал.

Впрочем, одним этим именем он бы, пожалуй, не ограничился. В канун Рождества он случайно — нет, в самом деле! — заметил, как Момои целуется с тем невидимкой из Сейрин. Как пишется имя Куроко, он тоже помнил.

Тетрадка пришлась бы кстати. Ханамия с огромным удовольствием устроил бы сладкой парочке двойное самоубийство. Картинное такое, чтобы никто ни в чем не усомнился. Особенно Имаёши.

Он представил себе, как Имаёши лицемерно вздыхает о том, как он был слеп и как должен был отпустить Момои в объятия Куроко, поморщился и спрыгнул с бетонного куба, где стоял.

— Да, семпай, конечно, семпай, ты никогда не ошибаешься, и мне нужна компания. Нормальные клубы все еще закрыты, хлестать пиво на скамейке в сквере — пошлятина. Предложишь что-нибудь?

— Горячий глинтвейн в парке Уэно, — с готовностью откликнулся Имаёши, как будто предвидел вопрос. Впрочем, он и правда предвидел, а может, просто испытал нечто подобное в свой собственный день совершеннолетия — только у него день рождения в июне, летом куда проще найти подходящее развлечение.

Ханамия собирался спросить, чем глинтвейн лучше пива, но не стал. Во-первых, магическое слово «горячий» значило довольно много, а во-вторых, не все ли было равно, где и что пить, если это алкоголь, и к тому же в компании Имаёши?

Пока они шагали от университета ко входу в парк, Ханамия успел задаться вопросом, с чего это вдруг Имаёши проявляет к нему такое внимание. Они, безусловно, находились в добрых отношениях, насколько это вообще возможно для студентов с разных курсов, но никогда не общались подолгу, не состояли в одном и том же клубе… да, собственно, у них вообще не было ничего общего, кроме постоянных случайных встреч в коридорах или по дороге к университету. Ничего общего на протяжении двух с половиной лет.

С другой стороны, двадцать лет исполняется человеку только раз в жизни. Может, Имаёши решил повеселиться на чужом празднике. С него бы сталось.

Что ж, как бы то ни было, это сулило некоторое время в обществе Имаёши и только Имаёши. Возможно, столько же времени, сколько получилось за все два с половиной года. И никаких Момои, Сусы, Сакурая и еще целой оравы приятелей и почитателей, что постоянно вились рядом, как прилипалы возле акулы. Имаёши был популярен.

Ханамия хотел его себе. В безраздельное пользование. Но в этом ему не помогла бы и Тетрадь Смерти, даже существуй она на самом деле. Переломать всем прилипалам ноги Ханамия не мог, особенно учитывая, что в баскетбольный клуб в универе он не записался. А хоть бы и смог, благосклонности Имаёши он этим не заслужил бы, скорее наоборот. Он вообще не знал, чем заслужить такую благосклонность, не имея длинных волос, стройных ножек, осиной талии и груди пятого размера. Приходилось довольствоваться малым и учиться смирению. Например, спокойно здороваться и ядовито шутить, и очень старательно не пялиться на Имаёши, на его улыбку, на руки, на чуть-чуть разболтанную походку, заставлять себя слушать, что именно он говорит, а не просто плыть в волнах голоса…

— Глинтвейн, — торжественно объявил Имаёши. Они, оказывается, уже не только дошли до парка, но и разыскали место, где всем желающим наливали горячительного. Все это время Имаёши о чем-то трепался, а Ханамия не мог вспомнить, о чем. Но, похоже, Имаёши и не требовался диалог. Может, он тоже упивался звуком собственного голоса, кто знает.

Ханамия взял у него из рук пластиковый стаканчик, чуть не выронил, обжегшись, поспешно обернул стаканчик салфеткой. Он раньше не пробовал глинтвейн — не считал возможным открыто нарушать закон, распивая алкоголь в публичных местах, а дома ничего подобного не готовили.

Пахло странно и соблазнительно.

Соблазнительно, гм. Неудачная формулировка. В голову сразу полезли дурацкие мысли про то, какой вкус будет у губ Имаёши, когда он отопьет из стаканчика.

— Пошли, — позвал Имаёши и, поскольку Ханамия, боровшийся с эротическим фильмом в собственной голове, не отреагировал сразу, подхватил его под локоть свободной руки и повлек вперед. Ханамия покорно шел, сумка Имаёши терлась о его бедро, и он одновременно жалел, что только сумка, и сознавал, как ему повезло, что это всего лишь сумка — прямо сейчас, в парке, посреди зимы.

Что влюбленные тупеют, он знал давно, но только теперь понял, почему. Нет, способности думать ты не теряешь — теряешь способность концентрироваться на чем-то, кроме собственных мечтаний об объекте привязанности. Да еще мысленно подменяешь этими мечтами сам объект. Отлично, сейчас Имаёши окончательно разочаруется в тебе как в собеседнике и никуда никогда больше не позовет…

— Семпай, — Ханамия невероятным усилием воли заставил себя вернуться в реальность и немало ей удивился. — А почему сюда? Дубак же такой.

Они шагали по узкой насыпи над прудом, ведущей к храмовому комплексу и чайному домику. Здоровенный пруд Синобадзу дышал холодом, и у Ханамии начали мерзнуть пальцы, а остатки глинтвейна в стаканчике уже не грели.

— Просто так, — ответил Имаёши, — подальше от людей. Ты же не любишь людей, Ханамия? Вот и я тоже не очень.

Это было враньем, Имаёши как раз людей любил. Правда, в основном покусывать за уязвимые места. Он так поступал со всеми, кроме самых дорогих сердцу людей — по крайней мере, Ханамия никогда не замечал, чтобы Имаёши издевался над Момои и Сусой.

Вероятно, мизантропия накрыла Имаёши именно сегодня — и вот он потащил Ханамию гулять в его день рождения. Очень в духе семпая. Стоит ожидать мелких подстав. В воду не спихнет — границы допустимого Имаёши видел прекрасно, — но заставит чувствовать себя идиотом, и так раз десять.

Понимание ситуации немного взбодрило Ханамию, выдернуло из розовых облачков. Ну и к счастью.

— Чайная сегодня не работает, — сообщил он, издалека разглядев надпись на табличке.

Имаёши прищурился.

— В самом деле? Какая жалость. А ты хотел чаю?

— Решил избавить своего семпая от неминуемого разочарования. Мы можем повернуть обратно уже сейчас, а не тащиться до самого острова.

— Возвращаться — это глупо, Ханамия, — парировал Имаёши. — С острова есть другой выход.

Ханамия пожал плечами. Хочет семпай шататься по безлюдному островку — да на здоровье.

Зимой комплекс Бентен-до выглядел довольно уныло. Зелень не скрывала окружающие небоскребы, пагода смотрелась маленькой и убогой на фоне города, а город, в свою очередь, казался скучным и бестолковым. Впереди высилась недостроенная башня SkyTree, вонзаясь в низкие облака. Было очень заметно, что до завершения ей еще далеко.

Никакой романтики, почти торжествующе подумал Ханамия. Даже при желании не вообразишь, что у тебя свидание.

— У тебя день рождения, — заявил Имаёши, останавливаясь и вынуждая тем самым остановиться Ханамию. — Полагается развлекаться.

Имаёши, казалось, забыл, что держит его под руку. Ханамия демонстративно оглянулся, насколько мог, не делая попыток высвободиться.

— Здесь? Развлекаться?

— Ну вот например. Правда или вызов, Ханамия?

Ханамия отчетливо понимал, что вестись ни в коем случае нельзя. Это же был Имаёши. Играть с ним в «правду или вызов» — верный способ неожиданно обнаружить, что продался в рабство, рассказал какой-нибудь ужасный компромат на себя или подписался признаваться в любви в чем мать родила.

— Правда, — сказал он. Наверное, голос Имаёши его загипнотизировал.

— Расскажи что-нибудь шокирующее, — предложил Имаёши. — И правдивое, разумеется.

Строго говоря, это был вариант «вызова», но Ханамия не стал указывать на нарушение правил. Потому что его осенило.

— Твоя девушка тебе изменяет.

Он пожалел о сказанном в тот же миг, как слова прозвучали, но было поздно.

— Нет, это неправда, — прозрачно улыбнулся Имаёши. — Мы с Сацуки расстались. Так что девушки у меня нету. Фальстарт, Ханамия, скажи что-нибудь еще.

— Когда?! — выпалил Ханамия, пропуская мимо сознания последнюю фразу.

— Перед Рождеством, — Имаёши все улыбался, но веселья в его улыбке не было. И печали тоже не было. Скорее, что-то вроде приглашения. «Добро пожаловать в ад».

Во всем виноват глинтвейн, сказал себе Ханамия. Потом можно будет оправдываться, что был пьян.

— Я хочу тебя поцеловать, — сказал он.

Фраза выплыла изо рта облачком пара и медленно рассеялась над сизой водой пруда.

Имаёши поднял бровь.

— Ну же, Ханамия, — укоризненно произнес он, — что с тобой? Это ни фига не шокирует.

Ханамия молча смотрел на него, приоткрыв рот. Наконец спросил:

— Почему?

— А должно? — очень удивился Имаёши. Потом кивнул и отпустил руку Ханамии. — Ну, на самом деле, могло бы шокировать, но ты спалился раньше.

— В какой момент? — поинтересовался Ханамия. Хотел — деловито, получилось — растерянно. Ему мерещилось, что он смотрит на себя самого со стороны. Вот такого, стоящего дурак дураком с разинутым ртом.

Имаёши поправил очки.

— Точно не знаю, — сознался он. — Мне сказала Сацуки. На мой день рождения, — он усмехнулся. — Подарочек для человека, мнящего себя наблюдательным.

Повисла тишина. В пруду еле слышно плескала вода. Откуда-то выплыла пара черных лебедей и неспешно заскользила по своим делам.

Ханамия ждал, что Имаёши скажет что-нибудь еще, но тот стоял молча и, казалось, был поглощен созерцанием лебедей.

— Семпай, это очень дурацкое положение, — молчание становилось невыносимым, Ханамия злился на себя и на Имаёши разом, хотелось развернуться и уйти, но оставить ситуацию в подвешенном состоянии не хватало духу. — Ты провоцируешь меня на признание, я признаюсь, а ты говоришь «я знаю». Это как-то тупо, ты не находишь? Дальше-то что там у тебя по сценарию?

Имаёши переступил с ноги на ногу.

— Понятия не имею.

— Что?!

— Совершенно незачем так кричать, — Имаёши скривился, поднес руки к ушам. — На этом месте сценарий кончился. Дальше только импровизация, и, кстати, сейчас твой ход.

Несколько долгих секунд Ханамия разрывался между желаниями все же уйти прочь, как следует потрясти Имаёши за грудки или таки поцеловать. Или хотя бы совместить последние два.

— Да не делай ты такое жуткое лицо, Ханамия! За кого ты меня держишь, за Черного Властелина, который все про всех знает наперед? Ау, приди в себя! — Имаёши пощелкал пальцами перед носом Ханамии. — Я студент Тодая, всего на курс тебя старше, меня потыкали носом в факт чужого ко мне интереса, и меня напрягает делать вид, что я не в курсе. Вот твой шанс, делай с ним что-нибудь, потому что я вообще не представляю, что теперь должно происходить!

— Шанс?! — зашипел Ханамия от неожиданности и негодования и все-таки вцепился Имаёши в воротник. Тот не сопротивлялся и вообще, казалось, был в недоумении. — Какой у меня может быть шанс?! Ты же гулял с самой красивой девчонкой Тодая, каким местом, по-твоему, я похож на девочку, чтобы ее заменить?! Ах! — он скорчил самую слащавую рожицу, какую только мог. — Аняня, Имаёши-семпай, я вам нравлюсь?.. — сразу ощерился: — Хватит издеваться! — и осекся, подавившись словами, когда руки Имаёши обвили его талию.

— Как раз тот факт, что ты не девочка, — тихо сказал Имаёши, — не составляет для меня проблемы. Проблема в том, что ты — это ты, Ханамия.

— Почему это проблема? — немеющими губами проговорил Ханамия. Их лица были сейчас так близко, что он чувствовал запах дыхания Имаёши: сладковатый и пряный, с еле заметной грубой ноткой алкоголя. Он был ужасно зол, расстроен, чувствовал себя обманутым и униженным, но все это меркло и таяло на фоне того, что Имаёши его обнимал и что им оставалось каких-то сантиметров десять до того, чтобы столкнуться носами.

Чувствовать себя безвольным идиотом было неприятно. Но в этом не Имаёши был виновен, а проклятые гормоны. Против биохимии не попрешь, сердиться на нее бесполезно.

— Потому что, — тихо, едва ли не по слогам выдохнул Имаёши, — ты самый сложный в общении человек, какого я только знаю.

— Ты давно в зеркало смотрел, семпай? — совершенно автоматически отозвался Ханамия и тут же уточнил: — Чего это я сложный? Для тебя-то?

Имаёши почти беззвучно засмеялся. Теплое дыхание щекотнуло губы и щеку Ханамии, и тот уцепился за плечи Имаёши, чувствуя, что колени готовы подвести его, превратившись в дрожащее желе.

— Ты очень умный, внимательный, хитрый, обидчивый и закомплексованный, — рассказывал Имаёши, и его надо было слушать — каждое слово, это было важно! — но Ханамия опять уплывал в страну розовых облаков и сахарной ваты. Он мотнул головой, резко отпихнул Имаёши от себя.

— Вот теперь говори, семпай, хватит меня зачаровывать.

Имаёши посмотрел подозрительно, будто ожидал, что его и впрямь сейчас скинут в пруд. Поправил пальто и шарф.

— Зачаровывать? Не умею, увы… Так на чем я остановился?

— Не помню, повтори сначала.

— Не могу, сам уже забыл.

— А если тебя опять потрясти как следует?

— Тогда забуду вообще все, — Имаёши улыбнулся, на сей раз ласково. Когда он так улыбался еще в средней школе, вспомнил Ханамия, девчонки краснели и складывали лапки у груди. — И ты все еще не сказал ничего шокирующего.

— Семпай, я в затруднении, — Ханамия ухмыльнулся и нарочито медленно облизнул губы. — Приносить людям шок-контент по их вкусу я учился у тебя. Боюсь, мне еще долго не покорить вершин мастерства. Могу я переменить решение и выбрать «вызов» вместо «правды»?

— Можешь, — Имаёши прищурился, склонил голову набок. — Используй свой шанс, Ханамия.

Ханамия шагнул вплотную, не спеша притянул Имаёши к себе за талию, положил ладонь ему на затылок и поцеловал. Как мечтал все эти два с половиной года и еще немножко в старшей школе. Медленно, опасливо, коротко дотрагиваясь языком до губ… с ужасом ожидая, когда его оттолкнут. Другого варианта он вообразить просто не мог.

Имаёши ответил на поцелуй.

Неуверенно и не сразу, но ответил.

— Я выполнил задание, семпай? — спросил Ханамия, оторвавшись от него, но все так же прижимая к себе. Не хотелось отпускать — и очень не хотелось смотреть в глаза. — Тогда правда или вызов?

— Правда, — моментально отозвался Имаёши. Повел плечами, высвобождаясь из объятий, но отступил только на полшага.

Ханамии было неловко. По правде сказать, при общении с Имаёши неловко ему бывало регулярно, но сейчас у этого состояния появилась превосходная степень.

— Почему вы расстались с Момои? — выпалил он.

Имаёши помедлил с ответом, и Ханамия мысленно обругал себя: он понял вдруг, что подспудно надеялся на что-то типа «я понял, что предпочитаю парней». Разумеется, этого не могло быть, и разумеется, спрашивать надо было, чего Имаёши на самом деле добивается. Видно же было сразу, что никакого влечения он не испытывает, что это все затеяно ради каких-то одному ему известных целей.

— Понимаешь ли, — сказал Имаёши и задумчиво потер подбородок, — все дело в Куроко из Сейрин. Сацуки обожала его еще со средней школы. Но решила, что ей не светит, потому что Куроко увлекся сначала Аомине, потом Кагами, потом, кажется, ими обоими, а потом они увлеклись друг другом, а Сацуки бросилась утешать Куроко… Во всяком случае, я понял это как-то так.

Ханамия вторично поймал себя на том, что стоит с разинутым ртом.

— Думаю, насчет тебя она рассказала мне именно потому, что догадалась, куда все клонится у Куроко — и, соответственно, оценила свои перспективы. Она очень умная девушка, Ханамия, почти как ты.

— Наверное, «почти» в ее пользу, потому что, семпай, я никак не пойму, какая связь между этой яойной дорамой и мной.

Имаёши засмеялся.

— Дорамой? Сацуки выражалась жестче, но так тоже неплохо. Что до связи… Полагаю, она решила передать меня в хорошие руки.

Ханамия поспешно спрятал руки за спину. Иначе желание применить их по назначению и получить «передачу» в буквальном смысле становилось практически непреодолимо.

— А не обидно? — спросил он с сомнением. — Передали, как… мячик. Или ненужную цацку передарили, — представил, скривился. — Я бы озверел.

— Но мы не встречались по-настоящему, — мягко пояснил Имаёши. — Это было вроде контракта: за ней больше никто не ухаживал и не тратил ее время и силы, а я получил, да, самую красивую девчонку универа как элемент статуса, — он ухмыльнулся и поправил очки. — Контракт истек.

Ханамия только вздохнул. И Имаёши еще отнекивался от титула Черного Властелина? Пусть даже университетского масштаба.

— И все равно, — упрямо продолжил он. — Она решила, что я тебе подхожу, показала пальцем, и ты пошел, куда она велела? Да брось, семпай, такое возможно, если только какой-то червяк сожрал тебе полмозга.

Имаёши перекосило.

— Пожалуйста, не надо про червей в мозгу. Фу! Хорошо, что я еще не обедал.

— Я запомнил твое слабое место, — Ханамия мстительно показал язык. — А ты ушел от ответа.

В нем крепло предчувствие беды. Вот сейчас Имаёши усмехнется, как он умеет, снисходительно и победоносно, и скажет, что целых полгода следил за Ханамией, разрабатывал план и теперь наслаждается тем, как этот план реализуется…

— Я полгода смотрел на тебя, — сказал Имаёши, и сердце Ханамии провалилось в пустоту.

Наверно, лицо у него стало без шуток страшное, потому что Имаёши нахмурился и заговорил тише и отчетливее, как если бы успокаивал пьяного.

— Полгода свыкался с мыслью, что такое вообще возможно.

Ханамия стоял как истукан, не в силах ни шевельнуться, ни подать голос. Ему было худо. Мир вокруг него напоминал видео про «падение в сингулярность».

— Сацуки очень умная девочка, она подарила мне кучу времени, чтобы привести в порядок свои представления о мире, отношениях, самом себе и так далее.

Что ты несешь, беспомощно думал Ханамия, зачем ты тянешь. Произнеси, наконец, приговор.

— Так что считай, что я твой подарок на день рождения, Ханамия. Перевязанный виртуальной ленточкой, — Имаёши шутливо развел руками. Но он не улыбался. — Принимать или нет — дело твое.

Чувствуя себя на волосок от чего-то совсем дикого, вплоть до попытки убийства, Ханамия сделал самую наивную физиономию, какую мог, и попросил:

— Семпай, извини, ты не мог бы повторить как для совсем тупых? Боюсь тебя неправильно понять.

Он похлопал ресницами, понял по ошарашенному виду Имаёши, что переигрывает — и очень существенно, — и попытался вернуть нормальное выражение лица, но что-то, видно, разладилось в его владении собой, а может, от напряжения кончились все актерские батарейки. Он чувствовал, как рот расползается в плаксивой улыбке, стиснул зубы до хруста — не помогло.

— Хорошо, версия для тупых, — со вздохом откликнулся Имаёши. — Давай встречаться, Ханамия?

— Даже не надейся, — прошептал Ханамия, всем своим существом ощущая, как черная дыра только что попробовала его на зуб и сплюнула прочь, в обычное пространство-время, к свету и воздуху, — даже не надейся, что я скажу «нет»!

— И не думал, — подмигнул Имаёши и обнял его. И даже первым поцеловал.

Ханамия перехватил инициативу, запустил пальцы ему в волосы, сжал, не позволяя отстраниться, и целовал, целовал, пока хватало дыхания, прижавшись так тесно, как только получалось. Руки Имаёши легли ему на спину, ладони прошлись вниз, скользнули под пальто, разводя полы в стороны, стиснули задницу.

— М-м-м, семпай, прекрати это. Так надо было делать на твой день рождения, а не на мой.

— Почему? — изумился Имаёши.

— Потому, — тяжело дыша, пояснил Ханамия, — что кончить в штаны зимой куда неприятнее, чем летом.

— О, — только и сказал Имаёши и отпустил его.

Очень вовремя.

— Ты, главное, прими во внимание, Ханамия, — до странности виноватым тоном начал Имаёши и озадаченно потрогал большим пальцем припухающую губу, — в подарок тебе достался унылый девственник… в той части, что касается романов с парнями, я имею в виду.

— Это не страшно, семпай, — улыбка расползалась до ушей, за них и грозила завязаться бантиком на затылке, но Ханамии было плевать. — Я поделюсь всем, что сам знаю… из разного увлекательного гей-порно! Кстати, ты знаешь адрес Момои?

— Конечно, знаю, а тебе зачем? Особенно в связи с гей-порно?

— Вне связи, — Ханамия фыркнул. — Хочу послать ей цветов. В благодарность за подарок на день рождения.

Еще он по-прежнему хотел Тетрадку Смерти. Только теперь он бы вписал туда имена Аомине и Кагами. Чтобы эти два придурка тихо где-нибудь сдохли и не отвлекали Куроко от Момои. Чтобы та даже не подумала возобновить свой контракт.

— Еще глинтвейна? — предложил Имаёши.

— Да, — решительно сказал Ханамия. Огляделся: солнце уже садилось, парк наливался светом фонарей, на берегу пруда бродили люди, но на островок не тянуло никого. — Глинтвейна — и целоваться.

@темы: куробасие

---

Название: Психическая атака
Бета: _Brownie_
Размер: драббл, 478 слов
Пейринг/Персонажи: Хара Казуя, Сето Кентаро, Ямазаки Хироши, Фурухаши Коджиро, Ханамия Макото, Сето Кентаро/Хара Казуя, намек на Сето Кентаро/Фурухаши Коджиро
Категория: джен, слэш
Жанр: юмор
Рейтинг: PG-13


— Помогите! Помогите! — в раздевалку ворвался Хара и заметался, ища укрытия.

Фурухаши оторвался от книги, даже Сето приподнял голову и сдвинул с глаз маску.

— Что стряслось?

Следом за Харой влетел Ямазаки и сходу выкрикнул:

— Ханамия на его жвачку сел!

Хара пытался залезть в шкафчик. Плечи не проходили.

— Нефиг лепить жвачку где попало, — равнодушно произнес Фурухаши и снова углубился в чтение.

Сето вернул маску на место и сонным голосом предрек:

— Щас он придет, ругнется, что командует идиотами, и успокоится. Не кипешуйте.

Хара отчаялся уместиться в шкафчик и полез под скамейку. Плечи оказались шире и торчали с обеих сторон.

— Он два раза сел, — безнадежно сказал Ямазаки и плюхнулся на скамейку. Хара под ним хрюкнул и дрыгнул ногой. — Он сначала сел, вляпался, ругнулся, а потом пересел, а там опять.

Книга Фурухаши захлопнулась.

— Ну, Хара, ты попал. Два раза — это тянет на злонамеренное вредительство.

Хара застонал.

— Так ведь сам виноват, — с тенью удовольствия в голосе заметил Фурухаши. — Разве можно так бездарно мины раскладывать.

— Вторая не моя! — Хара все-таки вывалился из-под скамейки и, стоя на четвереньках, нервно озирался.

— Так тебе и поверили.

Сето встал, распрямляя конечности, как гигантский богомол.

В коридоре послышались торопливые и очень знакомые шаги.

Хара начал отползать в угол, но Сето поймал его за шиворот и вздернул на ноги.

Дверь грохнула об стену, на пороге возник Ханамия, с перекошенным от ярости лицом, излучающий угрозу. Ямазаки и Фурухаши уставились на него как загипнотизированные.

— Хара, твоя… — начал Ханамия, не договорил и так и замер с открытым ртом.

Зрители одновременно повернулись.

В углу раздевалки Сето целовал Хару, прижав того к шкафчикам. Хара слабо дергался и невнятно скулил.

Ханамия покраснел, даже побурел ровной волной снизу вверх, словно краску заливали в него через дыру в затылке. Потом он сделал два шага назад и совершенно беззвучно растаял в темноте коридора.

Сето отпустил Хару и вытер рот рукавом.

Хара стек на пол, его ноги протянулись к Ямазаки и Фурухаши подобно стрелкам часов. Челка встопорщилась, открывая миру округлившиеся потрясенные глаза.

— Это… эт-то… это вот щас… — начал заикаться Ямазаки. Фурухаши только заинтересованно поднял брови.

— Ханамия — чудовищный гомофоб, — сказал Сето, зевнул и стал устраиваться обратно на лежку. — Все, он про жвачку забыл, у него шок. Отойдет, включит мозги и поймет, что его накололи. Но сердиться уже не будет. — Он зевнул еще раз и опустил маску на глаза.

Хара так и сидел — образцовая жертва удара пыльным мешком из-за угла, — когда снова вошел Ханамия. Уже нормального цвета, с чуть-чуть рассеянным выражением лица. Он покосился на спящего Сето, стремительно подошел к Харе и отвесил ему звонкий щелбан.

— Хара, твоя жвачка утомила, — сказал он и ухмыльнулся. — Но, похоже, свое ты уже получил, идиот несчастный. Кентаро, шутка удалась, ты заработал право дрыхнуть. Остальные, за мной.

Ямазаки придержал за плечо покачнувшегося Хару, Фурухаши подпер их сзади, и троица вывалилась в коридор следом за удаляющимся капитаном.

Ямазаки двинулся вперед немного быстрее и потому не услышал, как Фурухаши азартно шепчет на ухо Харе:

— Ну и как? Хорошо он целуется?

@темы: куробасие

---

Название: Чашка
Категория: джен
Рейтинг: G
Персонажи: это секрет
Размер: 259 слов


Маленький Дайки разбивает чашку. Красивую белую чашку с выпуклым, оранжевым, ужасно притягательным мячом на стенке.
Он знает, что ругать его не станут, мама и папа никогда не ругаются за такие штуки. Но он смотрит, как вытягивается мамино лицо, когда она видит осколки, и как она секунду прикидывает, можно ли их сложить, прежде чем выбрасывает в ведро, – и от маминого горя у него самого кривятся губы и наворачиваются слезы на глаза.
– Ну же, ну же, Дай-тян, – папа берет малыша на руки. – Это только чашка.
Дайки только подвывает, не в силах объяснить, что плачет он не из-за чашки, а из-за того, что расстроилась мама.
– Все в порядке, Дай-тян, – мама подходит и обнимает их с папой обоих. – Думаю, мне подарят еще одну такую же.
– Две, – шмыгает носом Дайки. – Тебе и мне.
– А как же папе?
– О, папа вполне может обойтись, – смеется тот и аккуратно спускает мальчика с рук, нарочито кряхтя и бормоча, что малыш что-то уже совсем вырос и стал тяжелый.
Дайки, вполне утешившись, топает в свой угол играть. Мама говорит папе:
– Посмотри, какой умница. Он же все понял.
– Весь в тебя.
– Может быть, в тебя.
Родители смеются, а потом папа заключает:
– Раз дети у нас получаются умные, следующего, пожалуй, назовем Макото, а?
– А если будет девочка? – сомневается мама.
– А какая разница?
– Действительно…
Дайки очень горд, что его назвали умным. И он правда похож на родителей, вроде даже сразу на обоих. Родители разговаривают о следующем ребенке, значит, у Дайки будет братик или сестричка? Хорошо бы сестричка. Интересно, она будет в маму, с длинными розовыми волосами, или в папу – растрепанная и в очках?

@темы: куробасие

---

Be Happy!

Название: Be Happy
Команда:  Squared Luck
Персонажи: Киёши Теппей, Имаёши Шоичи, Ниго, и многие другие
Тип: клип
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Примечания: использована композиция Don't Worry Be Happy в исполнении Punk Ska Covers.

Yomayoshi - Be Happy! from Yomayoshi on Vimeo.

@темы: куробасие

---

Под знаком Близнецов

Название: Под знаком Близнецов
Команда:  Squared Luck
Персонажи: Киёши Теппей, Имаёши Шоичи, Хьюга Джунпей
Тип: фик
Жанр: повседневность, преслэш
Рейтинг: G
Размер: мини, 1503 слов
Примечания: missing scene к 37-й серии
Саммари: чем закончилось сидение в парилке на спор...

Выбираясь из сауны по стеночке — в глазах опасно темнело, — Хьюга бросил взгляд через плечо. В раскаленном аду оставались только Киёши и Имаёши. Чертова кансайца, похоже, жара вовсе не брала — только волосы на лбу слиплись мокрыми сосульками, а так он был как огурчик, по крайней мере с виду. Киёши же зеркально блестел от пота, текшего по нему даже не ручьями, а сплошным равномерным потоком, но по-прежнему сидел безмятежный и приветливый, как изваяние Будды. Насколько Хьюга осознавал, а со здравым умом и твердой памятью последние минут пять у него начинались уже проблемы, — эти двое обсуждали вопросы здорового питания. Как минимум Киёши здоровым питанием не страдал ни единой минуты, это Хьюга знал точно. Нашли тоже тему для светской беседы…

Он выпал из сауны, решил, что в купель, пожалуй, все же не полезет, и направился, шатаясь, в сторону душа и раздевалки. А эти два придурка пусть дальше болтают про салатные заправки, пока не сварятся.

Если бы он обернулся у порога душевой, то увидел бы, как два придурка выходят и таки окунаются в купель, а затем спускаются в ротенбуро. Но сил еще и оборачиваться у Хьюги не осталось.

***

Вода горячего источника после сауны и холодной купели показалась всего лишь освежающе теплой. Теппей знал, что это чувство обманчиво и что перегреться в воде можно незаметно и куда сильнее, чем в горячем сухом воздухе. Но Имаёши, предложивший сначала ничью («Иначе мы тут просидим всю ночь, а завтра ведь тренировка…»), а потом поваляться напоследок в ротенбуро («Увидишь, Киёши-кун, это отличные ощущения!»), с таким блаженным видом возлежал на камушке, что было как-то неловко понукать его вылезать или, тем более, уходить самому. Имаёши, конечно, был для Теппея никто — так, капитан команды-соперника, всего-то на год старше, — и проявлять к нему почтение вроде бы не требовалось. Но вне острых вопросов Зимнего кубка они так душевно побеседовали, что обрывать тоненькую паутинку приязни между ними казалось почти кощунством. И потому Теппей оставался в предательски теплой и ласковой, с легким металлическим запахом воде, и не сказать чтобы его это так уж напрягало.

— Близнецы, — неожиданно сказал Имаёши. Теппей удивленно оглянулся, а Имаёши рассмеялся и вытянул руку, указывая вертикально вверх.

— Созвездие, — пояснил он. — Мой знак зодиака.

— Мой тоже, — отозвался Теппей и уставился в небо, куда поднимались, истаивая в черноте ночи, завитки пара от поверхности воды. Как среди этих кудрявых туманностей можно было разглядеть хоть какие-то звезды, Теппей решительно не понимал. Особенно — человеку в очках. Которые, между прочим, запотевают от пара…

— Ты не туда смотришь, — заметил Имаёши, хотя, опять же, лежал он на камне, запрокинув голову, и никак не мог видеть, куда направлен взгляд Теппея. — Смотри надо мной, а не над собой. Кстати, общий знак зодиака — это так мило.

Теппея слегка передернуло. Все-таки кансайские словечки иногда казались удивительно неподходящими к людям или к ситуации. «Мило»! Даже не каждая девочка так скажет. Нет, понятно, что кансай-бэн — штука древняя, заслуженная, прародитель литературного языка и все такое, и человек совершенно не виноват, что вырос в Осаке или где он там вырос, но все равно звучало как ножом по стеклу, разрушая очарование ночи в онсене.

— Знаков всего двенадцать, — вежливо отозвался Теппей, — так что ничего удивительного в том, чтобы встретить кого-то с таким же знаком…

— Удивительного — ничего, а кто говорит про удивление? Всего лишь… — тут Теппей напрягся в ожидании еще одного «мило», но Имаёши, сознательно или нет, пощадил его восприятие: — …занятное совпадение. И сейчас начинается лучший период для наблюдения созвездия Близнецов, между прочим.

— Имаёши-сан увлекается астрономией? Или астрологией?

Имаёши очень удивился:

— Ничуть не бывало, с чего ты взял?

Теппей начинал чувствовать себя идиотом. Еще он понимал, что ему это не нравится. К тому же было что-то удивительно знакомое в поведении Имаёши, как будто нечто подобное Теппею приходилось слышать по десять раз на дню.

— Не думает ли Имаёши-сан, — осторожно начал он, — что нам пора бы выбираться из воды?

— Думает, — жизнерадостно согласился Имаёши и с шумным плеском встал. Теппею только показалось, что сейчас, вот сейчас он поймает за хвост свою ассоциацию — кого же Имаёши ему напоминает?! — как тот покачнулся, нелепо взмахнул руками и обрушился в воду, скрывшись под ней с головой.

Не успев подумать ровным счетом ничего, Теппей рванулся на выручку. Вода неохотно выпустила его из объятий — только затем, чтобы ноги его тут же подкосились, перед глазами поплыли яркие круги, в ушах тоненько зазвенело, и он рухнул обратно, к счастью, лицом вперед, иначе не миновать было бы расшибленного затылка.

Отплевываясь и судорожно молотя руками по воде, он вынырнул и очутился нос к носу с Имаёши. Тот ошалело ловил ртом воздух, глаза его были широко распахнуты и как-то ненормально огромны. В следующий момент Теппей сообразил, что на Имаёши нет очков.

— Вы… очки утопили… Имаёши-сан, — сообщил он, стараясь отдышаться.

— Спасибо, — в тон отозвался Имаёши, — я уже… секунды три как… заметил этот… прискорбный факт.

Не сговариваясь, они взглянули вниз. Вода в центре ротенбуро доходила Теппею до пояса, Имаёши — и еще повыше, и она не была прозрачной. Во всяком случае, не настолько, чтобы можно было разглядеть что-то кроме смутных очертаний камней на дне.

— Нырять, кажется, бессмысленно… — Теппей застыл на месте, представив, как его нога соскальзывает с округлого булыжника и сминает пластиковую оправу или крошит стекло о камень.

— Абсолютно согласен, — Имаёши тяжело вздохнул. — И это естественный водоем, его не спустить… Придется, гм, искать на ощупь. Могу ли я рассчитывать на содействие, Киёши-кун?

— Само собой, Имаёши-сан. Только когда мы найдем ваши очки, давайте все-таки покинем источник? Мы, кажется, уже и так перегрелись.

Имаёши близоруко похлопал на Теппея ресницами.

— Да не кажется… — он обезоруживающе улыбнулся и развел руками, после чего принялся топтаться почти на одном месте, ощупывая ступнями дно и здорово напоминая при этом обкуренного пингвина. По крайней мере, Теппею виделся в этой чуть несуразной фигуре с расставленными для равновесия руками именно пингвин — пока он не прикинул, что сам в такой же позе должен смахивать на танцующего медведя. Он рассмеялся, вообразив эту картинку.

— Редкостные идиоты, правда? — радостно заулыбался Имаёши, и Теппею снова показалось знакомой до ломоты в зубах эта улыбка. Если капитан Тоо так же строит из себя клоуна во время игры, противников это должно изрядно выводить из себя. А некоторых — заставлять совершать ошибки, между прочим. Нужно узнать у Рико…

Сформулировать, что именно нужно узнать, он не успел — нащупал пальцами ноги что-то легкое и тонкое.

— Кажется, нашел, — доложил он. — У меня под ногой.

Имаёши развернулся мгновенно и как-то очень хищно.

— Под которой?

— Под правой, — сказал Теппей, моментально осознавая, что помимо клоунады Имаёши еще и весьма быстр, ловок и в целом довольно неприятен как противник. Чего и было, в общем-то, ожидать от капитана команды, занимающей высокие места в рейтингах и раскатавшей Сейрин в блинчик во время Интерхая…

— Стой, не двигайся, — велел Имаёши и нырнул. Движение воды, колеблемой его телом, Теппей почувствовал кожей, а затем и само тело, гладкое и теплое, зашевелилось, касаясь его ног. Стало почему-то жутковато, как будто это не обычный школьник искал в мутной воде горячего источника свои очки, а какая-то неведомая глубоководная тварь всплыла из бездны океана и трогала Теппея за лодыжку. И даже то, что фигура Имаёши неплохо виднелась под водой, не спасало от странных ассоциаций.

Теппей попытался убедить себя, что даже если Имаёши сейчас дернет его за ногу, ничего не случился: он стоит устойчиво, тяжелее килограммов на пятнадцать, да и глубина тут несерьезная…

Гибкая фигура взметнулась из воды, и Теппей отшатнулся от неожиданности, поскользнулся и опять с размаху плюхнулся, погрузившись с головой.

Когда он вынырнул и протер глаза, Имаёши заботливо склонялся над ним, уже в очках.

— Неужели я тебя уронил, Киёши-кун? Мои глубочайшие извинения.

— Это… я сам, — сознался Теппей. — Поскользнулся.

Признаваться, что он испугался на ровном месте, совершенно не хотелось.

— Твоя нога в порядке, Киёши-кун? — с той же заботой в голосе осведомился Имаёши. — Помощь не нужна?

Теппей понадеялся, что в полумраке не заметно, как его передернуло. Очевидно, что Имаёши о его травме знал — знали все, кто интересовался, — но это вкрадчивое напоминание оказалось прямо-таки пугающим.

— Благодарю за беспокойство, все в порядке, — чуточку деревянно ответил он. — Давайте все-таки на сушу…

На сушу они выбрались, отчетливо пошатываясь. Наверное, стоило дойти до душевой «домиком» — так было бы надежнее, но Теппей содрогался при одной мысли о том, чтобы прикасаться сейчас к Имаёши. «Чудовище из глубин» очень уж хорошо засело в памяти.

К счастью, вещи их были сложены в разных углах раздевалки — можно было не поддерживать вежливую беседу.

Уже в юкатах, причесанные и слегка отдышавшиеся, они встретились у выхода.

— Доброй вам ночи, Имаёши-сан, — пожелал Теппей и не удержался: — И по возможности хорошего утра после столь… горячего вечера.

— О, — Имаёши снова улыбнулся широко и дружелюбно, смущенно почесал в затылке, — спасибо, Киёши-кун, и за очки спасибо, и вообще…

И вот тут-то Теппей наконец понял, кого же ему так напоминает Имаёши.

— Закрой рот, Киёши-кун, цикада влетит, — ласково посоветовал Имаёши. — Хотя зима, какие цикады… Я ведь говорил, да, что сейчас как раз лучшее время для наблюдения Близнецов? Спокойной ночи, Киёши-кун. Встретимся на матче.

Он помахал на прощание и удалился, а Теппей присел на скамеечку и некоторое время бессмысленно таращился в пространство.

Близнецы, значит. Надо же…

Он тряхнул головой, поднялся и отправился в номер Сейрин, чувствуя, как углы рта расползаются приблизительно к ушам. Унять ухмылку он не мог, да и не хотелось. Вот, значит, как он иногда выглядит со стороны… Надо запомнить.

— Встретимся на матче, — повторил он перед тем, как зайти в номер.

Нужно будет выучить, где на небе созвездие Близнецов.

@темы: куробасие

---

Момидзигари

Название: Момидзигари
Команда:  Squared Luck
Персонажи: Киёши Теппей/Имаёши Шоичи
Тип: фик
Жанр: флафф
Рейтинг: G
Размер: драббл, 786 слов
Примечания: ER
Саммари: пять лет назад в этом парке они встретились совершенно случайно...

На колено невесомо лег красный листик. Теппей хотел было накрыть его ладонью, но листик шевельнулся и, как живой, легко упорхнул прочь.

Начинало смеркаться. Роскошные краски засаженной кленами аллеи еще радовали глаз, но уже очень скоро они поблекнут: подсветка не в силах будет заменить солнечный свет. Вместо этого золотыми кострами заполыхают кроны гинкго, зелеными облаками — те клены, что еще и не думали краснеть… Наблюдать за переходами цвета — сплошное удовольствие.

Теппей вздохнул. Нынче ему не везло от души. Они собирались сегодня встретиться с Шоичи, пока не стемнело, и поглазеть на клены, вот только не договорились, куда именно пойдут. Казалось бы, какая проблема — созвониться и все решить? Но после полудня Шоичи отключил телефон — видимо, очередные переговоры, — а еще через час мобильник самого Теппея коварно и молча разрядился до нуля. Давно уже следовало купить новый телефон, не дожидаясь, пока в имеющемся начнет умирать от старости аккумулятор, но Теппей все тянул…

Вот и вышло, что он сидел теперь один в наугад выбранном из ближайших парке. Шансов, что Шоичи придет именно сюда и именно на эту аллею, было… наверное, немного. Шоичи бы сказал точно: вычисления в уме всяческих вероятностей давались ему так легко, словно где-то в мозгу его присутствовал калькулятор, а может, и компьютер. Но даже он не сумеет посчитать, где именно находится Теппей, просто потому, что сам Теппей понятия не имел, отчего из всех возможностей выбрал эту.

Конечно, сезон алых кленов заканчивается не так стремительно, как сезон цветения сакуры. Вероятно, они еще смогут выбраться… Но сегодняшнего дня, настроения и планов, было исключительно жаль. Теппей мог пойти домой, дожидаться Шоичи там, это представлялось наиболее разумным, — но почему-то сидел на скамейке в парке, словно надеялся на маленькое чудо. Или, быть может, любовался кленами за двоих. Или вдруг Шоичи пришло в голову то же самое, и он сейчас в каком-то еще парке бродит по аллеям, снимая на телефон видео — он любит запечатлевать мимолетное…

Сзади протянулась рука с банкой кофе, обернутой в платок. От банки ощутимо веяло теплом.

— Я так и думал, что ты окажешься здесь, — сказал Шоичи. Свободный конец его шарфа на секунду прильнул к щеке Теппея, будто ласкаясь. — Давай мы все-таки купим тебе новый телефон?

— Шоичи! — Теппей обернулся, чувствуя, как неудержимо расползается по лицу улыбка. — Как ты догадался, где я буду?!

— Да девять шансов из десяти за это место, — Шоичи беспечно пожал плечами. — Я сильно удивился бы, выбери ты другое.

Теппей невольно залюбовался им, как не уставал любоваться каждый раз при встрече. Шоичи умудрялся сохранять неизменную элегантность и в костюме, и в юкате, и даже в плавках, с полотенцем на шее. Всегда. Чуть небрежен, чуть избыточен. Теппею никогда не удавалось хотя бы приблизиться к этому образу, рядом с Шоичи он вечно смотрелся неуклюжим простецом, даже если сам был в костюме, а Шоичи — в джинсах и свитере. Почему-то и это грело сердце. В этом было что-то правильное.

Он взял у Шоичи кофе и встал.

— Я сам-то не знаю, почему я пришел именно сюда…

Шоичи растерянно сморгнул.

— Ты не помнишь?

— Э… чего я не помню?

— Не помнишь, — Шоичи кивнул и рассмеялся. — Теппей, ты не устаешь меня поражать. Пять лет назад, плюс-минус неделя, на этом самом месте, прямо вот на этой скамейке… нет? Ничего не всплывает?

Теппей открыл рот… закрыл и покраснел.

Действительно, пять лет назад в этом парке они встретились совершенно случайно — тоже пришли любоваться осенними листьями. Сидели на скамейке, болтали о чем-то незначащем, как полагается людям едва знакомым, да и то в старшей школе.

Как так получилось, что они вышли из парка вместе, заглянули в какое-то кафе, а потом договорились встретиться еще раз, и еще, и еще, а потом и вовсе сняли одну квартиру на двоих — этого Теппей не понимал до сих пор. Впрочем, ему никогда не хотелось разбираться в причинах. Он был счастлив.

Шоичи говорил, что тоже не понимает, но так функционирует большинство влюбленных пар, и с этим следует просто смириться. Он никогда не расписывался в том, что счастлив, и очень редко вслух признавался в любви, но Теппею этого и не требовалось: он прекрасно видел все сам.

— Я и правда забыл, — сознался Теппей, утыкаясь в банку с кофе. — Ты не обижаешься?

— Как раз наоборот, — Шоичи ухмыльнулся, легонько боднул его лбом в плечо и тут же принялся поправлять очки. Они всегда перекашивались на носу, когда он так делал. — Если у тебя это ушло в область бессознательного, оно еще ценнее, чем если бы ты держал в памяти дату и место. Пойдем гулять, скоро уже темно будет.

— А потом в кафе, давай?

— Сластена! То самое кафе закрылось, между прочим.

— Нас разве не любое устроит?

— Нет, только где вкусно кормят. Ты обедал сегодня? Я нет!

Они шли неспешным шагом по аллее, наполненной смешанным светом угасающего дня и разгорающихся фонарей, трепетом кленовых листьев и зыбкими тенями. Обычно они старались не привлекать к себе лишнего внимания, но сейчас вряд ли кто-то заметил бы, что эти двое держатся за руки.

@темы: куробасие

---

Название: Сыграем еще раз
Категория: джен
Рейтинг: G
Размер: 1370 слов
Персонажи: Ханамия, Киёши


Ханамия пропустил момент, когда Киёши отделился от радостно галдящей толпы – своей команды и целой орды приятелей – и исчез. Вот только что был там, сиял улыбкой направо и налево, а в следующий миг куда-то делся, как в телепорт шагнул.
– Потерял кого-то? – осведомился Сето.
– Да нет. Померещилась фигня, – Ханамия заставил себя отвести взгляд от восторженной толпы вокруг Сейрин. – Пошли, что ли.
– Ямазаки отлить пошел, – предупредил Хара. – Подождем?
Ханамия поморщился.
– Пойду наверх, тут шумно, – сказал он. – Вернется Ямазаки – догоните.
Дорожки возле стадиона были вымощены серым камнем, здоровенными немного волнистыми плитами. Ханамия шел, стараясь не наступать на щели и трещины и не сбиваться при этом с ритма. Он уже успел подсчитать, сколько нормальных и укороченных шагов нужно делать и с какой периодичностью, когда в голове всплыло, что избегание определенных элементов узора под ногами – признак психического расстройства. Какого, Ханамия не помнил, но на всякий случай зашагал ровно и размашисто, не глядя под ноги. Так он поднялся на мост, ведший к станции электрички, и остановился, поджидая остальных. Те, кажется, так и не двинулись с места. Сколько можно зависать в сортире...
– Привет, Ханамия.
Ханамия резко выдохнул, мысленно похвалил себя за то, что не подпрыгнул и не шарахнулся на метр.
– А ты что тут забыл, Киёши? Ваш праздник вон там.
– Тебя ждал, – Киёши Теппей развел руками с такой простодушной улыбкой, что немедленно захотелось ему врезать по этой улыбке, желательно даже ногой. Ханамия напряг мышцы, тут же расслабил. Во-первых, он не дрался там, где его могли увидеть. Во-вторых, разница в росте сделала бы попытку побить Киёши ногами очень забавной.
– Позволь поинтересоваться, зачем? – спросил он елейным тоном. – Ты обещал мне игру, но для баскетбола место неподходящее.
Киёши оставался невозмутим и безмятежен. Что хуже, Ханамия не чуял за его безмятежностью ни грана напряжения.
– Хочу извиниться и поблагодарить, – произнес Киёши. Все еще улыбаясь, но довольно серьезно.
Ханамия состроил самую наивную и невинную гримасу, какую умел.
– Поблагодарить? Не за последний ли наш матч? Хотя… мы уже говорили «спасибо» после игры. Может быть, за то, что все еще ходишь и даже бегаешь? Так это не моя заслуга…
– Я приношу свои извинения за то, что не смогу выполнить обещание, – перебил Киёши и церемонно поклонился. – Я больше не буду играть в баскетбол.
Наверное, на секунду-другую у Ханамии сделался предельно глупый вид, потому что улыбка Киёши приобрела оттенок веселой снисходительности.
– Удивил, – признал Ханамия и несколько раз сомкнул ладони, беззвучно аплодируя. Внутри кипело бешенство пополам с растерянностью. – Что ж так? Вроде бы успех вам сопутствует…
– Команда справилась отлично, – как ни в чем не бывало согласился Киёши. – Я могу оставить их с чистой совестью. На днях я улечу в Штаты лечить колено… – паузе, которую он выдержал, мог бы позавидовать драматический актер; во всяком случае, Ханамия позавидовал, – …и через полгода лечение признают бесполезным. Запрет на спортивные нагрузки мне гарантирован. Так что извини, Ханамия, мы с тобой не сыграем.
Ханамия сморгнул. Он глядел на Киёши снизу вверх; уличный фонарь нависал у того словно бы прямо над головой, порождая розоватую ауру в светлых вихрах и уводя лицо в тень. Неплохое начало для мистического триллера.
– Ты прокатился в будущее с Доктором Кто или просто получил "большую неудачу" в предсказании? – попытка съехидничать вышла довольно беспомощной. Киёши не предполагал, он говорил абсолютно уверенно. Так может себя вести только человек, который заранее точно знает, что именно случится, как и когда. Как если бы сам это все запланировал и подготовил.
– Мой диагноз не предполагает излечения, – Киёши пожал плечами. – Нужно было бросать спорт раньше, а теперь реабилитация даст разве что возможность не слишком заметно хромать. Если повезет.
Ханамия скривился, потер переносицу. Что-то тут не сходилось.
– И зачем ты тогда едешь в Америку? Кто-то надеется на чудо и оплатил тебе поездку, а ты не в силах огорчить спонсора отказом?
Киёши улыбнулся как-то странно: безрадостно, но торжествующе.
– И это тоже. Но в основном не хочу расстраивать ребят. Здесь они бы каждый день меня навещали, надеялись на лучшее. Издалека гораздо проще будет принять известие о неудаче.
– Как трогательно! – Ханамия фыркнул, весело оскалился. – В этом весь Киёши Теппей: надорвется что телесно, что финансово, пропустит полгода в старшей школе, лишь бы друзьям не было больно и обидно! И давно ли ты носишь в сердце страшную тайну "ах, я неизлечим"?
– Еще до нашего первого матча, – ласково отозвался Киёши.
Ханамии показалось, что мост под ним проваливается. Он хотел переспросить – наверняка ведь ослышался! – но тут Киёши договорил:
– Я как раз и хотел поблагодарить тебя за тот матч, Ханамия. За травму. Мне все равно пришлось бы бросить баскетбол: колени не выдерживали. Слишком быстро и слишком сильно вырос, все такое. Но ты дал мне возможность уйти по-настоящему красиво. Не тихо и печально, как все, кто не тянет нагрузку, а вот так... на гребне волны. И ребятам тоже – им нужно было что-то, за что драться. Быть знаменем немного неловко, но раз это помогло... Так что спасибо тебе. Ты здорово вложился в нашу победу. Без тебя, может, вообще ничего бы не получилось.
Он поклонился еще раз, низко и уважительно, как положено, когда благодаришь за что-то важное.
Ханамия несколько секунд молча хватал ртом воздух, а потом его прорвало:
– Вот, значит, как?! Вот это и есть твое благородство, твое самопожертвование?! Ты все это время врал своим друзьям, чтобы они сражались за тебя! – он захохотал, сгибаясь и хлопая себя по коленям, задыхаясь от злобы и облегчения. Киёши Теппей, Железное Сердце, оказался таким же гнилым изнутри, как и все "настоящие герои". Имаёши был прав, хороших людей не существует, и чем лучше человек кажется, тем дряннее он на деле.
– Я не врал, – мягко уточнил Киёши. – Я лишь умолчал кое о чем. Остальное они придумали себе сами... Хотя нет, знаешь, один раз все-таки соврал: когда сказал, что скоро вылечусь. Тогда, в самом начале. Очень хотел, чтобы это было правдой. А дальше оно как-то получилось само.
– Обманывать себя ничуть не лучше, чем других, – прокаркал Ханамия, пытаясь отдышаться. Внезапное разочарование стояло комом в горле. А ведь он поверил в безупречность Киёши, вот придурок, все-таки поверил, а не надо было...
– Это так, – Киёши смиренно склонил голову. Он не попытался спорить или оправдываться, и признание вины облекло его несокрушимой броней: некуда ударить, не за что укусить.
– Неосмотрительно с твоей стороны рассказывать такие вещи, – пропел Ханамия, наконец справившись с собой. – А если я расскажу твоим?
Теперь рассмеялся Киёши: добродушно, беззаботно.
– Да пожалуйста! Только тебе же никто не поверит, Ханамия.
Крыть было нечем. Действительно, Сейрин не поверят, какие бы гадости Ханамия не говорил о Киёши, а доказательств нет – и не будет, поскольку медицинских документов из Штатов не добыть и медсестер при свидетелях не расспросить. Умно, умно.
– Признаю поражение, Киёши Теппей, – сказал Ханамия, чувствуя, как улыбка расползается до ушей, – ты существенно больший гад и сволочь, нежели я.
Вот сейчас цапнуть удалось: Киёши дернулся, потемнел лицом. Ну да, конечно, "а что я такого сделал?!" А не надо себе врать: если уж завел друзей, не води их за нос и не делай их для себя, драгоценного, ступенькой к славе. Ханамия усмехнулся. Его самого много в чем можно было упрекнуть, но друзей он не обманывал, не предавал и не использовал никогда. У него просто не было друзей – значит, не было и таких соблазнов.
– Ты только не откажи объяснить, – Ханамия сложил руки у груди и в свою очередь поклонился, – на кой ты мне вообще все это рассказал? Неужели совесть взыграла?
Киёши мимолетно нахмурился.
– Долги следует отдавать, – неохотно вымолвил он. – Я не хотел бы чувствовать себя неблагодарным.
За спиной затопали: подходила команда Кирисаки Дайичи, Ханамия узнал шаги – не было нужды оборачиваться.
– Тогда я не принимаю извинений, Киёши Теппей, – ухмыльнулся он. Выдержал паузу, наслаждаясь растерянностью и тенью гнева на лице собеседника. – Ты улетаешь не сегодня и не завтра, так? И ты должен мне матч. Назначай время и место. Сыграем еще раз, Киёши!
– Я тебе позвоню, – бросил тот, резко развернулся и пошел прочь под недоуменными взглядами парней из КириДай. Ханамии казалось, что он видит, как Киёши прихрамывает. А может, это только мерещилось в подрагивающем свете фонарей.
– Ханамия, ты не заболел? – осторожно полюбопытствовал Хара.
– Поехали домой, – распорядился Ханамия. Ему казалось, что дурацкая улыбка тихонько, исподволь растягивает уголки рта. Наверное, Киёши заразен. Наверное, Ханамия тоже теперь постоянно будет дебильно улыбаться и бесить этим окружающих. Вот и хорошо, пусть бесятся.
Он подумал вдруг, что они и раньше были с Киёши похожи, а теперь будут еще сильнее. Ханамия тоже любил манипулировать людьми и не любил оставаться в долгу.
Пожалуй, он будет писать Киёши в Америку. И даже придет проводить на рейс. И встретить – тоже придет. Это же так приятно – встретить родственную душу.

@темы: куробасие

---

Название: Нантаймори
Категория: джен
Рейтинг: PG
Размер: 744 слова
Персонажи: команда Тоо
Написано на тему: Нет, я людей практически не ем...



– А обращаться с едой, чтоб было красиво, умеет Сакурай, – сказал Суса с легкой ноткой меланхолии в голосе. – Сакурай, ты же умеешь.
Сакурай, который как раз в этот момент вошел в раздевалку, захлопал глазами и согнулся в поклоне так, будто его ударили в живот.
– Вы слишком добры ко мне, семпай… простите… – сдавленно забормотал он, явно не зная, продвигаться ли дальше, или лучше быстренько выскочить вон. До сих пор к его стряпне столь выраженный интерес проявлял только Аомине, и то – с гастрономической, а не с эстетической точки зрения.
– А как ты думаешь, Рё, – мурлыкнул из дальнего угла Имаёши, – если поручить тебе сервировку на живом человеке, справишься?
Капитан сидел, расставив колени и упираясь в них локтями – в позе то ли крайней задумчивости, то ли крайней заинтересованности. Пугало и то, и другое. И обращение по имени – тоже. Впрочем, предложение пугало еще сильнее.
– Нётаймори?! – вякнул Сакурай. Метнул короткий взгляд в сторону Момои, стоявшей в другом углу: руки скрещены на груди, лицо недовольное. Покраснел отчаянно, густо, вдохнул так, будто воздуха в помещении оставалось минут на пять.
– Я… но… а… простите…
– Чуть-чуть ошибся, Рё. – Имаёши произносил это «Рё», словно распевался на уроке музыки: тремя нотами, протяжно, с повышением в середине и понижением в конце, и от этого у Сакурая бежали мурашки почему-то по ногам, поднимая дыбом короткие волоски. – Не нётаймори. Нантаймори. – Он и это пропел, сочно, с удовольствием от каждого звука. – Аомине проспорил тут кое-что и теперь должен быть, аэээ… сервировочной поверхностью.
Сакурай сел прямо на пол.
– П-простите…
– Да хорош извиняться уже! – взревел Вакамацу. Он тоже был почему-то красен как рак. – Все равно этот… спать он будет всю дорогу!
Момои хмуро покивала.
– Напишешь список, что нужно, ладно, Рё? – Имаёши поднялся, потянулся сладко, как будто сам только что проснулся. – Мы скинемся на продукты, место проведения за мной, готовка за тобой.
– Баня, – без голоса просипел Сакурай, не в силах подняться. – И мыло без запаха… я читал… сначала надо… простите…
– Момои проследит, – ласково сказал Имаёши и даже наметил поклон в сторону девушки.
Вакамацу побагровел так, что Суса вполголоса посоветовал ему сходить умыться холодной водой.
Сакурай заерзал, собираясь встать, и вдруг замер, как пораженный громом.
– Капитан, извините!
– Да, Рё?
– А, простите, пожалуйста, а сам Аомине-сан уже знает, что он… это самое… поверхность?
Повисло странное молчание, не то смущенное, не то угрожающее.
– Момои проследит, – повторил Имаёши и вскинул на плечо сумку. – Впрочем, у Аомине есть право выбора фанта. Но сомневаюсь, что он своим правом воспользуется…
Он удалился, помахав на прощание всем и никому конкретно. Молчание продолжалось, тревожное и неловкое, пока Вакамацу не буркнул:
– А из чего выбирать-то, кто-нибудь знает?
Момои переступила с ноги на ногу.
– Как вариант, – сообщила она, – предлагается голышом выйти на крышу в обеденный перерыв или якобы случайно спутать раздевалки, женскую и мужскую.
– То есть в любом случае Аомине должен показаться голым, – заключил Суса. Вакамацу неразборчиво хрюкнул и стремительно скрылся в туалете. – На что это Имаёши так озлился?
Момои тяжело вздохнула.
– Он договорился с учителем английского, что Дайки сможет пересдать тест. Но сказал Дайки, что не верит, что результат будет лучше имеющихся двадцати процентов…
– Манипулятор бессовестный, – вздохнул Суса. – Понятно, Аомине встал в позу и заявил, что сдаст на восемьдесят, и они поспорили на желание. Это уже раз пятый за год, верно?
– Да, – Момои вздохнула совсем печально. – Имаёши-семпай даже предупредил, что чем ниже будет балл, тем более гадкое желание он придумает…
– Сколько же, Момои-сан? – Сакурай приподнялся на колени, дыша открытым ртом, как будто фильм ужасов смотрел.
Момои безнадежно развела руками.
– Дайки проспал пересдачу.
– И теперь мы должны будем… вот это… с этого… есть! – Вакамацу только что умылся, но уже снова наливался тяжелой краснотой. – А потом еще вместе играть!
Суса встал, перекинул через голову ремень сумки.
– Коллективная ответственность, – сказал он. – Зато запомнится на всю жизнь.
– Но это жестоко! – шепотом возопил Сакурай. – Ой… извините… я не…
– Жестоко, – Суса обернулся в дверях. – Как базз-битер. И эффективно. Имаёши, он вообще… такой. Готовь список, Сакурай. Декора побольше, еды поменьше.
– И пакеты впиши, – мрачно посоветовал Вакамацу. – Вдруг кого стошнит.
Он покинул раздевалку следом за Сусой, и тут же на выход направилась Момои.
– Пойду найду Дайки, – грустно сообщила она. – Пусть готовится…
Оставшись один, Сакурай кое-как перебрался на скамейку, помотал головой, силясь уложить в мыслях образ нантаймори с Аомине в роли стола, а затем выхватил из сумки блокнот и стал прикидывать, сколько, чего и как можно разместить на смуглом поджаром теле.
Сам себя он не видел, но если бы в раздевалке сейчас находился Имаёши, он мог бы порадоваться вдохновенно-безумному выражению Сакураева лица. По крайней мере, хоть один человек в команде, определенно, был способен оценить задумку.

@темы: куробасие

---

Название: Ненависть и яблоки
Размер: мини
Персонажи: Имаёши/Ханамия
Рейтинг: PG-13

День начинался омерзительно: в окно палаты било солнце, птички чирикали так, что заглушали грохот поездов на эстакаде метро, кожа под гипсом немилосердно зудела, а у кровати сидел Имаёши и чистил яблоко, снимая маленьким ножом бесконечную спираль кожуры.

Макото изнывал от желания стянуть ножичек и ткнуть семпая в филейную часть. Это безопасно — от пореза задницы никто пока не умирал. И потом, Имаёши такое бы понял и не стал — наверное — вкладывать в ответную шуточку всю свою щедрую и изобретательную душу. Как вот недавно, когда Макото два месяца не мог вычистить с ноута мелкий безобидный вирус. Гаденькая программа подсовывала картинки с трахающимися зверюшками куда только могла: в подпись электронной почты, в документы на распечатку и просто на рабочий стол. Первые дня три Макото ржал. Потом ему это надоело. Потом взбесило. За лекарством от вируса он к семпаю в итоге не пополз, хотя на исходе первого месяца и было такое желание. Убил три недели на код, который искал и уничтожал ползучую пакость. И наслаждался триумфом еще два дня, а потом у ноута погорела материнка. Имаёши как раз позвонил узнать что-то про расписание матчей, выслушал пять минут свирепой ругани и предложил составить компанию в прогулке за новым компом. Как Макото тогда его не убил, он до сих пор не понимал. Возможно, из-за того, что Имаёши умел находить самые клевые забегаловки в округе, а еще из-за того, как он охренительно целовался — и, главное, всегда точно знал, когда приступить к этому занятию.

— Что-то хорошее вспомнил, Ханамия-кун? — сладко осведомился Имаёши. Макото мысленно проклял себя: в присутствии семпая надо контролировать выражение лица! — открыл рот, чтобы послать Имаёши куда подальше, и чуть не поперхнулся долькой яблока.

Проклятый семпай, похоже, просчитал, какого размера и формы должен быть кусок, чтобы надежно заткнуть Макото рот, не давая возможности выплюнуть, но и не заставляя давиться.

— Я ненавижу яблоки! — выпалил Макото, прожевав.

— Ах, извини, пожалуйста, — очень огорчился Имаёши и сунул ему в рот следующий ломтик, весьма своевременно отдернув пальцы. Цапнуть не получилось.
Загипсованные руки очень сильно ограничивали возможности Макото. Как и стальные штыри в лодыжке. Ни пнуть семпая, ни уж тем более пырнуть ножичком — ах, несбыточная мечта! — не было ни шанса.

— Я тебе больше яблок носить не буду, — проникновенно вещал Имаёши, — но этому не пропадать же, верно, Ханамия-кун? Доедай, а я завтра виноград куплю. Или манго. Хочешь манго?

— Не надо виноград! — взвыл Макото, отчетливо представив, как Имаёши сначала будет по десять минут чистить каждую ягоду, а потом — запихивать скользкие, дрожащие, как желе, сладкие трупики виноградин ему в рот длинными ловкими пальцами… Поневоле облизнулся и резко выдохнул: такие картинки в голове грозили отменным стояком, а руки-то в гипсе. Нет-нет, никакого винограда.

— Тогда манго, — воодушевился Имаёши, — ты какое любишь, красное или тайское?

Макото не любил манго, он вообще к фруктам был равнодушен, но воображение уже разыгралось, как наяву почудился сладкий аромат с едва заметной хвойной ноткой. Манго тоже надо чистить… Рука Имаёши с ножиком… Капля сока, ползущая по запястью…

— Семпай, тебя я ненавижу еще больше, чем яблоки.

— Разумеется, — Имаёши поправил очки средним пальцем, зажав между большим и указательным нож. — Кто я, а кто яблоки. Или даже что.

Лезвие качнулось в миллиметре от его щеки, и Макото прикрыл глаза. Он никогда не мечтал о постельных играх с ножами. До этого момента.

И, конечно, все это просто от перевозбуждения, невозможности не только потрахаться, но и подрочить, вот снимут гипс, и идиотские мысли сами собой рассеются… должны бы.

А нечего было так глупо попадаться.

Макото уже и ждать перестал, когда кому-то из его жертв достанет смелости отплатить хоть как-нибудь. Люди вокруг были либо слишком трусливыми и глупыми, либо — изредка — как Киёши Теппей. И еще был семпай, который мстил виртуозно и с удовольствием, но именно поэтому Макото его никогда не трогал всерьез. Уж очень наглядно у семпая действие равнялось противодействию. Ну и, конечно, не следовало забывать о поцелуях. Другого такого мастера Макото рисковал вообще никогда не встретить, а это было бы досадно.

Но в универе его подстерегла засада в лице чуждой ментальности студентов по обмену. По крайней мере, судя по кратким репликам, доносившимся до него сквозь надетый на голову мешок для строительного мусора, нападавшие были иностранцами. А поскольку ни с какими иностранцами, кроме дюжих американцев из баскетбольной команды соседнего факультета, Макото в тесное соприкосновение не вступал… Выводы однозначные, доказать ничего нельзя. Сломанные руки и нога гарантировали нескорое возвращение в баскетбол и проблемы по учебе. Грубо, но очень эффективно. По-американски.

Первые дни в больнице Макото смотрел в потолок, едва замечая капельницы, кормежку и жалостливых медсестер. Перед его глазами вереницей тянулись картины изощренной мести, которую он организует, когда вернется.

А потом пришел Имаёши и с явственным сочувствием в голосе напомнил, что студенты по обмену отбудут домой в конце семестра.

Пару дней после этого Макото провел на транквилизаторах — и то в основном потому, что смирительную рубашку на него надеть никак бы не получилось.

С тех пор Имаёши являлся то через день, то через два, приносил фрукты, свои старые конспекты и свежие университетские сплетни. Например, что Джонс — тяжелый форвард соперников — неудачно зашел в ресторан, где подают фугу. Откачать откачали, но страховка таких вещей не покрывает, так что весело будет Джонсу. Или еще что подружка Рогоффа, разыгрывающего, в пылу ссоры вылила ему на голову банку нитрокраски, и тот мало того что отравился, так еще и брит теперь налысо.

Когда семпай, возведя глаза к потолку, сообщил, что Хатчинсона, центрового, обвиняют в изнасиловании, Макото почувствовал себя отомщенным. Во вселенскую справедливость он не верил — тем более, по справедливости-то как раз ему и досталось, — удачные совпадения предпочитал организовывать сам, а расспрашивать, как это так получилось, не пожелал. Разумеется, заподозрить Имаёши в подставах такого масштаба было сложно, но Макото нравилось думать, что семпай может и это. Практически эротическая фантазия!

И хотя, разумеется, валяться в больничной палате надоело до чертиков, и невозможность лично откусить головы обидчикам зудела не слабее кожи под гипсом, но все-таки жизнь обретала прежние краски.

Только секса очень хотелось. А семпай подливал масла в огонь — и наверняка ведь, сволочь, нарочно.

— Правду говорят, что страдания возвышают, — заметил Имаёши нежно, — видел бы ты себя в зеркале. Такое лицо…

При этом он отнюдь не смотрел в лицо Макото, а косился ниже, где тонкая простыня не могла скрыть… да почти ничего.

— Я тебя убью, — пообещал Макото. — Расчленю и скормлю бездомным кошкам.

— Ммм, теряешь изящество, — рассмеялся Имаёши и встал. — Хоть бы на сашими разделать посулил… — и он как бы между прочим погладил Макото по бедру поверх простыни.

— Не заслуживаешь! — огрызнулся тот, против воли дергаясь навстречу.

— Да-а? Хм… а так? — и рука Имаёши скользнула под простыню.

— С-с-с… скотина!

— Тише, тише, Ханамия-кун, — выдохнул Имаёши и свободной рукой сунул Макото в зубы последнюю дольку яблока. — На вот, заешь огорчение.

Птички за окном старались, как на экзамене по пению, медсестра кормила Макото с ложки — дьявольски унизительно! — рентген показывал, что кости срастаются медленнее, чем могли бы. А Макото лежал расслабленный и томный, думал, позволит ли семпай немного себя порезать, когда они наконец окажутся в одной постели, и вдыхал ускользающий запах яблок — ненавистный, но такой сладкий.

@темы: куробасие

---

Название: Очень нужная фигня
Категория: слэш
Рейтинг: PG
Размер: 526 слов
Пейринг: Киёши/Ханамия


Вообще-то Ханамия терпеть не мог обниматься. Трахаться вот любил, а тискаться – бррр. Поэтому всякий раз, как Киёши лез с обнимашками, Ханамия уворачивался, пинал его в голень (не в колено, колено он старался беречь – уж очень дорого выходило чинить), пихался локтями и даже иногда просто говорил: «Отвали от меня, идиот!» – в общем-то, и это помогало. Киёши обладал ценной способностью слышать, что ему говорят. Соглашался редко, правда. И никак не мог уяснить, что «нет» – это раз и навсегда «нет», а не только в конкретный момент. Смеялся: «Надо же проверить, вдруг ты передумаешь».
И так два года.
Формально они вместе не жили, но Ханамия ночевал у Киёши, пожалуй, чаще, чем дома. И вот почти каждый раз, как они встречались, происходила эта фигня с обнимашками. До секса, после, вместо, вне зависимости от. Ханамия уже как-то порывался купить Киёши здоровенного, в свой рост, плюшевого мишку – пусть его тискает! Останавливало только понимание, что мохнатое чудище займет полкомнаты, соберет всю пыль, а летом еще и плесень в начинке разведет наверняка.
И вот как-то в ноябре, когда от промозглого холода в квартире не спасало ничего, а прогревать все кондиционером у Киёши денег не хватало, и Ханамия был вдобавок слегка простужен, – он не стал выворачиваться из объятий. Киёши был теплый, горячий даже, двигаться Ханамии не хотелось, валяться на диване, завернувшись в плед, казалось безобразно идиотским поведением… в общем, Ханамия просто не стал ничего делать и говорить.
Киёши определенно ждал пинка, это чувствовалось, и Ханамия слегка обозлился: ну зачем вот это вот творить, если знаешь, что огребешь?! Но все равно не шевельнулся и не сказал ни слова, даже расслабился, растекся: оказывается, Киёши неплохо сходил за кресло-пуф или там гнездо из одеял. Надо же, от чего только не бывает пользы.
Киёши подождал еще минутку, а потом как-то очень неумолимо начал объятия сжимать. Сначала Ханамия не понял, что происходит, но через пару секунд нешуточно заволновался за свои ребра. А когда Киёши над головой странно то ли хрюкнул, то ли всхлипнул, то ли вообще застонал – уже и за собственную жизнь. Это что же: он, значит, в кои-то веки расслабился, и тут-то его и подловили и сейчас будут душить и расплющивать?! Дудки, он на это не подписывался!
Ханамия забился, пытаясь высвободиться, но теперь это было все равно что выпутываться из колец какой-нибудь десятиметровой анаконды.
А потом он вдруг осознал, что Киёши плачет.
Плачет, смеется и шепчет какую-то совершенно бессвязную ересь. Что-то про «люблю», «ждал» и «так долго».
Минут через десять Ханамия наконец смог выскользнуть из лап Киёши и пинком отправил его умываться. Тот умылся, вернулся и снова сгреб Ханамию в охапку. С такой мордой, как будто ему луну с неба подарили.
– Нет, серьезно? – спросил Ханамия. – Тебе вот эта вот фигня так нужна? Так чего не сказал?
Киёши смотрел на него и только глазами хлопал.
– Нет, не очевидно, – фыркнул Ханамия сердито. Эту безмолвную речь Киёши он научился понимать уже давно. – Я думал, ты прикалываешься и специально меня злишь.
– Мне… нужно, – выдавил Киёши и зарылся лицом Ханамии в волосы.
– Если опять заревешь, я тебя убью нахрен, – предупредил Ханамия. И на всякий случай сам прижался щекой к руке Киёши. Если у этого дебила годы тактильной недостаточности, лучше его лишний раз на кризис не провоцировать. А то же и впрямь придушит. От большой любви.

@темы: куробасие

---

Название: A la guerre comme à la guerre
Категория: джен, преслэш
Рейтинг: G
Размер: 269 слов
Персонажи: Киёши Теппей, Хьюга Джунпей, Куроко Тецуя


Хьюга с легкой оторопью наблюдал, как Киёши прилаживает жесткий бандаж на колено, как, опустив штанину, тщательно шнурует высокие ботинки полувоенного образца, как тянется за ветровкой...
– А это у тебя что? – внимание привлек жетончик вроде армейского, выскользнувший из-за ворота Киёшиной футболки и закачавшийся на шнурке. Футболка была розовая, с принтом в виде жизнерадостного маленького Тоторо под лопухом вместо зонтика, и ни с обувью, ни с жетоном категорически не вязалась. Хотя очень соответствовала Киёши и мечтательно-счастливому выражению его лица.
– Имя и группа крови, – пожал плечами Киёши, убирая жетон под футболку. – Надо будет набить татуировку, все не соберусь.
Он накинул ветровку и принялся собирать в веселенький полосатый рюкзак вещи, разложенные на скамейке: пластыри, бинты, обезболивающее, мазь от ушибов, тюбик какого-то дезинфектора, таблетки от расстройства желудка, мазь от ожогов… Хьюга только моргал, провожая глазами каждый предмет. Последними оказались презервативы и смазка – Киёши упаковал их в отдельный карман рюкзака. Улыбка его при этом расползлась почти до ушей.
Хьюга почувствовал, что у него самого уши теплеют.
– Ты куда собрался-то? В поход, что ли? В горы?
– Какие горы? – Киёши вскинул изумленный взгляд. – Я на свидание иду.
Он привычными движениями охлопал карманы, проверяя, взял ли ключи, деньги, телефон. Вскинул рюкзак на плечо.
– Так, сейчас двадцатое сентября, пять часов вечера, я направляюсь в сторону Сибуи, не поминайте лихом.
Хьюга окончательно перестал понимать что бы то ни было, но тут из угла раздевалки подал голос Куроко:
– Мы запомнили, Киёши-семпай.
Киёши махнул рукой на прощание и умотал так радостно, словно в конце пути его ждала мисс Токио этого года.
– По-моему, так на войну собираются, – пробормотал обескураженный Хьюга.
– Да нет же, – Куроко позволил себе полграмма улыбки, – на свидание. С Ханамией Макото.

@темы: куробасие

---

Просто так

@темы: Блич-ня

---

Название: Пыльца
Категория: джен, гет
Рейтинг: G
Размер: 993 слова
Персонажи: Куроко Тецуя, (

спойлер

Имаёши Шоичи)/Момои Сацки


Когда в день своего двадцатилетия на поздравительный звонок Момои ответила предложением встретиться, Куроко заподозрил неладное сразу же. Он по-прежнему играл роль «официального бойфренда» Момои, при этом решительно всем, кроме совсем уж посторонних, ясно было, что это не более чем роль. Но тем не менее он исправно где-то раз в месяц водил ее в кино и иногда сопровождал на какие-то вечеринки (хотя чаще это делал Аомине: ему достаточно было просто встать рядом, чтобы любые нежелательные кавалеры увяли и отпали, а Куроко приходилось еще и что-то говорить). Последний выход в свет состоялся дней десять назад, и, следовательно, происходило нечто необычное. Необычного в личной жизни, хотя бы и не своей, Куроко не любил: как правило, оно бывало неприятным.
Встретились они на одном из мостиков над чудовищной тушей вокзала Синдзюку – место, о котором уговорились давным-давно и не меняли его, невзирая на переезды и смены учебных заведений.
Теплый ветер трепал волосы Момои, обвивал подол длинной юбки вокруг ее ног. Люди оборачивались, с невольной восхищенной улыбкой поглядывая на красавицу, прислонившуюся к перилам. И Куроко, спеша к ней от стеклянных дверей станции, понял вдруг, что годы их знакомства – восемь лет, месяц и четыре дня, если точно – никак не подготовили его к тому, что хорошенькая девчонка совершенно неожиданно и внезапно стала ослепительной женщиной.
Это завораживало, и пугало, и выбивало из равновесия, так что Куроко чуть не забыл поздороваться, подойдя.
Момои нервничала. Она переступила с ноги на ногу – каблучки щелкнули о камень мостика, – сжала пальцы на ремне сумки.
– Тецу-кун…
– Я еще раз поздравляю тебя с днем рождения, – церемонно сказал Тецу и протянул ей лилию. Розовую лилию в цвет ее волос, с пестрыми крапинками и рыжей пудрой пыльцы на лепестках. Он всегда покупал ей на день рождения розовые цветы – так казалось правильно, и Момои радовалась.
Обычно радовалась, все то время – старшая школа и университет – что он дарил ей цветы. Сейчас она приняла лилию и улыбнулась, склонила голову, пробормотала что-то вроде «спасибокакаяпрелесть»… И думала при этом определенно о другом.
– Я должна кое-что сказать тебе, Тецу-кун, – начала она и вдруг рассмеялась, перебивая сама себя. – Ох, ну прямо как в мелодраме!
– Действительно, похоже, – смиренно согласился Куроко, он ждал продолжения. Что-то трепетало на границе сознания, предчувствие не беды, но какого-то глобального изменения. Как будто сейчас ему прилетит пас, и нужно его перенаправить, но вот куда…
– Главное, – Момои все еще смеялась, – дальше тоже будет в точности как в дешевой мелодраме. Мне так стыдно, Тецу-кун. Но я никак не могу придумать менее банальные слова. – Она вдруг стала серьезна, отвела взгляд, будто отыскивая иглу новой телебашни, пронзающую темно-голубое небо. Ветер бросил прядь волос ей в лицо, и она тряхнула головой, подняла руку, отбрасывая волосы назад, да так и осталось с ладонью, прижатой к щеке. – Я не могу больше быть твоей официальной девушкой, Тецу-кун. Мне сделали предложение, и я… его приняла.
Она посмотрела на Куроко в упор, и ему показалось на мгновение, что он падает с моста спиной вперед. Падает в прошлое: первые дни средней школы, тот несчастный купон на мороженое, схемы расстановок и досье на игроков, теплое кольцо рук у него на шее, бешеный взгляд Рико, сияющие глаза: «Дай-тян снова улыбается!», розовые цветы, соседние кресла в кинотеатре… Он падал, и настоящее время безвозвратно становилось прошедшим.
– Я его знаю, Момои-сан? – вырвалось у него, и он сам изумился, как это прозвучало: как будто он ревновал, всерьез, по-настоящему.
Момои пожала плечами:
– Видел несколько раз. Имаёши Шоичи, наш семпай… он был капитаном в команде Тоо в год, когда Сейрин взяла Зимний кубок, помнишь?
Произнеся те самые мелодраматичные слова, она как будто расслабилась, успокоилась, убрала руку от лица. Бывшая одноклассница, якобы-подружка… отныне – чужая невеста.
Куроко плохо помнил Имаёши, но это было неважно: главное, человек не со стороны. Старый знакомый, семпай, экс-капитан. Аомине наверняка знает и одобряет, иначе бы…
– А Аомине-кун уже знает? – уточнил Куроко на всякий случай.
Момои расцвела задорной улыбкой:
– О, он присутствовал. Шоичи-сан не дал ему ни слова вставить, Дай-тян был такой смешной… разевал рот, как карп, потом покраснел, чуть не сбежал…
Куроко смеялся вместе с ней, а сам укладывал куда-то на отдельную полочку в голове это легко соскользнувшее с губ Момои «Шоичи-сан»: вот оно как, вот как это ощущается…
…когда твоя школьная приятельница вдруг выходит замуж.
Он почувствовал себя мальчишкой, безнадежно юным и нелепым перед такой гримасой мироздания. Этот пас был не его уровня, это как если бы его-школьника запихнули играть с кем-то из НБА.
– Я… поздравляю тебя, Момои-сан. Вас обоих, – неуклюже добавил он. – Дату свадьбы уже назначили? – спросил и прикусил язык: как бы не показалось, что он напрашивается.
Впрочем, Момои, кажется, ничуть не напряглась на этот счет.
– Пока нет, – ответила она, – и я не думаю, что мы будем так уж торопиться. Шоичи-сан хотел бы закончить университет, да и я… Но помолвка будет, в начале каникул, и ты, конечно же, приглашен – не вздумай пропустить мою помолвку, Тецу-кун!
– Ни за что не пропущу, – пообещал он. – Но почему… в смысле, конечно, это совсем не мое дело, и я… – он проклял себя за косноязычие, за то, что вообще поднял этот вопрос, но Момои смотрела внимательно и ожидающе, и нужно было договаривать. – Если вы не собираетесь играть свадьбу в ближайшее время, почему предложение было сделано так рано?
Это был невежливый вопрос, но Куроко чувствовал за собой право оставляемого бойфренда – пусть и фальшивого – спрашивать подобные вещи.
– Шоичи-сан говорит – чтобы никто не успел поперед него.
Она явно процитировала Имаёши, его плавный и немного забавный кансайский говор, и Куроко вдруг вспомнил его так ясно, словно это было вчера: слипшиеся от пота волосы на лбу, пронзительный взгляд мимо, туда, куда пас еще только уйдет, улыбка, торжествующая, но не злорадная.
И как-то сразу отпустило. Тревога, непонимание своего места в мире, ноющая память – отпустило все, стало легко-легко, и Куроко сказал:
– Твой жених мудрый человек, Момои-сан, я за тебя очень рад. Пойдем, я угощу тебя мороженым?
– Клубничным! – радостно воскликнула она и взмахнула лилией, как знаменем. Рыжая пыльца просыпалась ей на волосы, создавая червонный блик.
Куроко улыбнулся и подал ей руку, сводя со ступенек моста. На нее оборачивались, а его не замечали, но это было совершенно неважно, ни прежде, ни теперь.
Он сумел достойно принять и передать этот пас. Осталось привыкнуть к настоящему времени.

@темы: куробасие