вашему забору троюродный плетень
Название: Место встречи прежнее
Бета: _Brownie_
Размер: 2264 слова
Пейринг/Персонажи: Киеши Теппей/Ханамия Макото
Категория: преслэш
Жанр: юмор, повседневность, романс
Рейтинг: R (PG-13+kink)
Предупреждения: удушение, медицинские подробности
Краткое содержание: Киеши. Ханамия. Больница. Десять лет спустя.
Примечание: постканон
читать дальше
Ханамия задыхался. Громадная лапища Киёши давила ему на горло, он пытался втянуть хоть немного воздуха, пытался оторвать чужую руку от своей глотки, царапал массивное запястье, бился — бестолку. В глазах темнело, Киёши, склонившись, говорил что-то, но Ханамия не мог разобрать слов. Над головой Киёши неровно мерцала лиловатая лампа; Ханамия проклял момент, когда решил навестить в клинике изувеченного противника, еще разок полюбоваться его несчастным видом…
Он резко сел на постели. Трепещущий свет фонаря лился сквозь гущу кистей о-ча-ро-ва-тель-ной — о, эти мамины интонации! — лиловой глицинии. В горле саднило, сглатывать было больно.
Ханамия осторожно откашлялся, подумал, не сходить ли на кухню — глотнуть теплой воды, но сон побеждал, и он вновь опрокинулся на подушку.
Когда кого-то поднимают в воздух, схватив за шею, в кино — это довольно забавно. Самому попасть в такое положение оказалось очень страшно. Ханамия судорожно дергал ногами, пытаясь нащупать пол под собой, пальцы соскальзывали с рукава больничной пижамы Киёши, а тот словно бы вообще без усилия держал Ханамию за горло на вытянутой руке. И улыбался. Или нет. Одними глазами. Стоило Киёши еще чуть-чуть сжать пальцы, и он сломал бы Ханамии гортань. Следовало висеть смирно, но смирно Ханамия не мог, он погибал от ужаса и удушья и очень-очень хотел жить…
— Да чтоб ты сдох, — с ненавистью пожелал Ханамия персонажу своего кошмара, проснувшись на сей раз от того, что навернулся с кровати.
Говорить было так больно, что Ханамия с содроганием представил себе утреннее совещание, где ему предстояло расписывать успехи своего отдела перед высоким начальством.
Он взгромоздился обратно на кровать, нащупал на тумбочке баллончик и щедро прыснул в горло аэрозолем. Скривился: вот же гадость! — и натянул одеяло на голову.
В следующем кошмаре Киёши не душил его, а банально трахал. В горло. Неудобно прижав к железной спинке больничной койки. Вот это было уже не столь страшно, сколь удивительно до такой степени, что Ханамия почти сразу догадался: он видит сон. И даже какое-то время его смотрел, офигевая от буйства собственного подсознания, пока усиливающаяся боль в глотке не вырвала его в реальность.
Киёши не впервые становился героем его эротических сновидений, но обычно все ограничивалась петтингом и взаимной дрочкой. Ханамия давно смирился с тем, что ему нравятся именно парни и именно такой фактуры, как Киёши Теппей в свои семнадцать, и прочно убедил себя, что эмоции в адрес Киёши как раз и были замешаны на неосознанном влечении, а не на зачатках обсессивно-компульсивного расстройства. Иначе жить становилось очень уж неудобно. Лучше быть геем, чем маньяком.
Возможно, он бы немножко попереживал по поводу дурацких снов и даже поискал в недрах портмоне визитку психоаналитика, если бы не осознал, что есть проблемы куда серьезнее. Во-первых, дышать реально становилось тяжеловато, а горло словно кошки драли. Во-вторых, заметно поднималась температура. Ханамия даже не хотел ее измерять, чтоб не пугаться.
Часы показывали четыре утра. К восьми нужно было явиться на работу при параде и докладывать на совещании. Собственная смерть уважительной причиной для отсутствия не признавалась.
Стараясь вдыхать только носом и медленно, Ханамия влез в первые попавшиеся джинсы и майку, прошлепал к выходу, сунул ноги в мокасины, а портмоне в карман ветровки и спустя пять минут уже катил на велосипеде к зданию клиники в трех кварталах от дома. Там, он знал, был круглосуточный прием всяких экстренных пострадавших. Ханамия травмирован не был, но рассчитывал, что ему хоть жаропонижающего нормального дадут.
Чудом избежав столкновения со столбами три или четыре раза, он вынужден был признаться себе, что болен полноценно и серьезно, а не «каким-то там гриппом». По-хорошему, следовало вызвать врача на дом — страховка позволяла; но врач раньше девяти не явится, а «скорая» еще, чего доброго, утащит в больницу. Так что, решил Ханамия, выбор сделан верный.
Сонная медсестра в приемном покое всполошилась при одном взгляде на ввалившегося пациента. Даже не спросила о жалобах — сразу вызвала по телефону кого-то из врачей.
— Вы не могли бы назвать ваше имя? — проворковала она, занося руки над клавиатурой.
Ханамия открыл рот, поморщился от перспективы произносить слова вслух…
— Ханамия, это ты? — удивленно и недоверчиво спросил врач, появившийся из дверей, и только нарастающая слабость не позволила Ханамии дать деру немедленно, потому что врачом оказался — бывает же такое! — Киёши Теппей собственной персоной.
Захотелось немедленно проснуться.
— Имя и адрес, пожалуйста, — напомнила о себе медсестра, и Ханамия поспешно назвал то и другое одними губами, пытаясь не тревожить горло и не отрывая глаз от Киёши, которого не видел уже лет десять, но не узнать не смог.
Волочась следом за Киёши — дежурным врачом, чтоб ему провалиться, вот почему из всех клиник и всех докторов в Токио случилось нарваться именно на него! — Ханамия мысленно похохотал над тем, что в реальности так и не собрался навестить травмированного противника и поглумиться над ним. Отлично, видимо, где-то в карме ему было жестко прописано повстречаться с Киёши в больнице — так или иначе.
— Проблемы с горлом? — уточнил Киёши, пропуская Ханамию в кабинет. — Температуру измерял?
Ханамия сначала кивнул, потом помотал головой, плюхнулся на кушетку и недоверчиво осмотрелся. Кабинет был слишком большой и слишком яркий, но только заметив расставленные по подоконнику игрушки, Ханамия сообразил, почему. Ну да, высокая температура делает идиота даже из очень умного человека…
— Киёши, ты педиатр! — из глаз чуть слезы не брызнули, так больно стало говорить.
— Да, и тебе повезло. Педиатр — это как терапевт, только еще круче. Волосы убери со лба, пожалуйста.
Ханамия моргнул, когда Киёши «выстрелил» ему в голову из пистолета-термометра. Что-то в этом было неприятно символическое, но сейчас не тянуло разбирать ассоциативные ряды.
— Ханамия, — чуть изменившимся голосом позвал Киёши, — ты пешком пришел?
— На велике. А что? — приходилось шептать почти беззвучно. Киёши, однако, все понял.
— С такой температурой нормальные люди ездят только на «скорой». Все столбы пересчитал? Ни одного? Везунчик. Садись вон в то кресло, посмотрю твое горло.
Ханамия покорно взгромоздился на кресло, отлаженное явно под пациента поменьше ростом, и стал наблюдать, как Киёши быстро, но не поспешно натягивает маску, перчатки и раскладывает в лоточке какие-то инструменты. Вокруг все чуть-чуть колебалось, реальность искажалась — правдоподобная, но бредовая, точно как в осознанном сне. Разноцветные игрушки, картинки на стенах, Киёши в розовом, с ума сойти, розовом медицинском костюме. Добродушный великан, которого так любят детишки. Еще подрос, заматерел, раздался в плечах и вообще везде — ну да, спорт-то наверняка бросил, калека несчастный… Хотя ведь не хромает, починили, выходит.
Киёши повернулся. Над нагрудным карманом у него был вышитый мишка Рилаккума. Ханамия почувствовал, что сейчас его одолеет истерический хохот.
— Ы-ы-ы-ы! — невнятно простонал он, указывая на вышивку.
Киёши улыбнулся — даже под маской заметно было, что улыбается.
— Зато дети веселятся, особенно которые уже соображают, — сказал он мягко и включил лампы. — Извини, кресло тебе мало, я понимаю. Постарайся откинуть голову и открой рот.
Ханамия запрокинул голову — подголовник уперся в основание черепа — разинул рот и зажмурился.
— Ты расслабься, ладно? — попросил Киёши и как-то очень ловко ухватил его под нижнюю челюсть. Руки у него были действительно огромные, мягкие и сильные. Ханамия подумал, что его сны что-то чересчур уж похожи на правду. Всхрапнул от смеха и постарался не вспоминать в подробностях тот, третий.
Как весело, на самом деле, становится жить, когда температура…
— Лакунарная ангина, вне всяких сомнений, — сказал Киёши и вздохнул. — Сейчас госпитализируем тебя. Твоя страховка…
— М-м-м-мм, не-не-не! — Ханамия вскинулся так, что едва не столкнулся с Киёши лбами. — Нельзя! Мне на работу!
— Спятил, что ли? Какая работа? — Киёши вытаращился так, что в другое время Ханамия бы уже по полу катался от смеха. — Помимо того, что это может быть заразно, это еще и очень опасно. Не делай глупостей, Ханамия, ложись в больницу.
— Нет. У меня доклад. Должен прийти.
Несколько секунд Киёши рассматривал его, хмурясь и покачивая головой. Выражения его лица под маской Ханамия разобрать не мог.
— Когда доклад?
— С утра.
— Ладно, — Киёши тяжело вздохнул. — Вообще-то так делать неправильно и даже нельзя, но ты же упертый… Слушай. Я сейчас обработаю тебе миндалины, дам жаропонижающего и общеукрепляющего. Где-то до полудня тебе полегчает. Но потом, Ханамия, ты вызываешь себе «скорую» и укладываешься нормально лечиться. Ясно?
Ханамия яростно закивал. Внезапно его обуяла нежность к этому розовому медведю, который — может, единственный из сегодняшних дежурных врачей в Токио! — отлично понимал, что такое «должен» и «очень надо», даже если медицина против.
Он еще был полон всяких радужных чувств, таких же неуместно ярких, как цветные разводы бензина на асфальте, когда рука в резиновой перчатке заткнула ему рот, и что-то коснулось стенки горла.
Прежде Ханамия и не подозревал, что можно одновременно заорать, попытаться блевануть, задохнуться и лязгнуть зубами с такой силой, что стало больно челюстям.
Прежде ему никогда ничем не лазили в глотку.
Через секунду он и Киёши в одинаковом остолбенении таращились на кусок деревянного шпателя, который Киёши держал в руке. Шпатель был перекушен пополам.
— Нет, серьезно?.. — проговорил Киёши после длинной паузы. — Ну… хорошо, что я металлический не взял.
Ханамия был согласен с ним всей душой. Только сломанных зубов сейчас и не хватало!
Он осторожно сплюнул отгрызенную деревяшку и воззрился на Киёши в некотором отчаянии. Часики тикали, ему нужно было еще успеть домой — переодеться, а потом на службу, а он сидел тут как идиот с неожиданно вскрывшейся непереносимостью посторонних предметов в горле.
— Может, все-таки… — нерешительно начал Киёши.
— Нет, — Ханамия усилием воли заставил себя расслабиться. — Сделай. Как-нибудь. ...Пожалуйста.
Киёши сощурился. Ханамии стало чуточку тревожно: его разглядывали, как в прицел. Появилось желание вскочить и удрать, пока не началось… что-то страшное.
Но Ханамия сдержался. В конце концов, Киёши — детский врач, большой, мягкий и добрый мишка, ничего плохого он сделать просто не способен, как не был способен и в школьные годы. А сны про удушение — это просто потому, что горло болит.
Киёши повозился в лоточке, помахал перед носом Ханамии марлей, смоченной резко пахнущим лекарством…
…и молниеносно сгреб Ханамию в охапку, зажав его голову под мышкой и придавив коленом ноги.
Следующие минуты, а может, даже и секунды запомнились Ханамии как вечность, полная ужаса, паники, боли, нехватки воздуха, позывов к рвоте и бесплодных попыток вырваться. Киёши засунул руку ему в горло, казалось, по локоть, еще и двигал ею, что-то там делая. Сон про минет ни в какое сравнение не шел с тем, что происходило сейчас.
Потом Ханамия блевал в подставленный лоток, вытирал льющиеся потоком слезы заботливо подаваемыми салфетками, пил воду и какие-то сладкие сиропы и в конце концов осознал, что его практически баюкают на руках, повторяя, что «все уже, все, выдыхай, все прошло…»
— Т-ты… — просипел он, неловко отползая на другой конец кушетки — теперь Киёши его не удерживал, — ты с детьми вот так же?..
— Обычно нет, — ответил Киёши, глядя удрученно и виновато, — но дети, точнее, их родители от госпитализации не отказываются.
Ханамия несколько раз сглотнул. Было больно, но и вполовину не так, как раньше. К тому же в голове отчетливо прояснялось, стены перестали колебаться, да и на «ха-ха» от медвежонка у Киёши над карманом уже не пробивало.
— После доклада обязательно ложись в больницу, — повторил Киёши, вставая. — Не после рабочего дня, а сразу, как закончится твое заседание или что там у тебя. Хм… моя смена кончается в девять, может, мне приехать проследить, чтобы ты не остался на работе до вечера?
Ханамия тоже встал: ему очень не нравилось сидеть, задрав голову, когда Киёши нависал над ним розовой горой.
— Я упрямый, но не дегенерат, — сказал он, с тихим восторгом ощущая, что голос вновь повинуется. — Сколько там было на градуснике, сорок два?
— При сорока двух ты бы уже не общался и тем более не ездил на велосипеде, — Киёши хмыкнул, покосился на разбросанные по полу ватки и салфетки. — Ну и не отбивался бы тоже. Сорок и три.
— В общем, я больше так не буду, — пообещал Ханамия. Собирался было сказать что-то типа «чтобы не видеть больше твою рожу», но не сказал. Дурацкое и бессмысленное вранье, он давно это перерос. — Поеду в больницу, а если будет хреново, то и на «скорой».
Пошел к двери, на ходу бросил:
— Спасибо, Киёши.
В действительности он хотел сказать «спасибо, что умеешь действовать жестко, когда надо», но вслух не произнес бы этого ни за что на свете.
— На здоровье, — сказал Киёши в спину. — Береги себя.
...Следующий эротический сон с Киёши в главной роли посетил Ханамию в ночь после выхода из больницы.
Проснувшись, как в прыщавой юности, с мокрым пятном на простыне, Ханамия выругался, пощупал горло — оно не болело. Приличных логических объяснений тому, что во сне он делал Киёши глубокий минет — и делал с удовольствием, — становилось все меньше.
Надежда, даже почти уверенность, что после жуткой медицинской процедуры всякое влечение к Киёши, а заодно и фантазии об удушении отсохнут и отвалятся, не оправдалась. Скорее уж наоборот. Похоже, в том давнем желании сломать и растоптать Киёши действительно виноват был эрос, а не танатос и прочие стремные деструктивные божки…
— Я извращенец, — громко заявил Ханамия своему отражению в зеркале. И показал язык, еще белесый после болезни. — Я хочу парня, который пихал мне в горло руку. Я теперь хочу, чтобы он мне туда еще и член засунул. У меня с головой проблемы, мне к психоаналитику надо.
Последняя фраза показалась ему самому фальшивой, он поморщился и заменил ее:
— Я хочу парня, который стопроцентный натурал.
Подумал и поправился:
— Вероятнее всего, натурал. Нужно проверить.
Через пять минут он уже просил к телефону доктора Киёши, если, конечно, тот прямо сейчас не принимает пациента.
— Ханамия? — удивленно и обеспокоенно спросил Киёши в трубке. — Что случилось? Как твое горло?
— Работает, — ответил Ханамия, — но я по другому вопросу. Киёши, вот скажи, ты случайно не гей?
Через три секунды мертвого молчания Киёши осторожно осведомился:
— Ханамия, с чего это тебя вдруг интересует моя ориентация?
И Ханамия показал зеркалу язык вторично. Киёши не сказал «нет» сходу, как сказал бы любой, полагающий себя натуралом. Значит, есть за что зацепиться.
— М-м-м, понимаешь ли, — протянул он и даже облизнулся от растущего азарта, — меня не отпускает тема всяких… посторонних предметов у меня в горле. И я подумал, а вдруг тебе тоже любопытно. Но это ведь не телефонный разговор, ты согласен? Не хочешь встретиться и обсудить… предметно?
Киёши снова выдержал паузу. Ханамия чувствовал, как у него внутри что-то сжимается. Да или нет? Да или нет?
Возбуждение, которое он сейчас испытывал, очень походило на то, что настигало его во время матчей с участием Киёши.
Киёши прочистил горло.
— Да, — сказал он тихо. — Хочу. Обсудить.
Ханамия выдохнул и накрыл ладонью пах. Ему уже было хорошо.
А то ли еще будет.
Бета: _Brownie_
Размер: 2264 слова
Пейринг/Персонажи: Киеши Теппей/Ханамия Макото
Категория: преслэш
Жанр: юмор, повседневность, романс
Рейтинг: R (PG-13+kink)
Предупреждения: удушение, медицинские подробности
Краткое содержание: Киеши. Ханамия. Больница. Десять лет спустя.
Примечание: постканон
читать дальше
Ханамия задыхался. Громадная лапища Киёши давила ему на горло, он пытался втянуть хоть немного воздуха, пытался оторвать чужую руку от своей глотки, царапал массивное запястье, бился — бестолку. В глазах темнело, Киёши, склонившись, говорил что-то, но Ханамия не мог разобрать слов. Над головой Киёши неровно мерцала лиловатая лампа; Ханамия проклял момент, когда решил навестить в клинике изувеченного противника, еще разок полюбоваться его несчастным видом…
Он резко сел на постели. Трепещущий свет фонаря лился сквозь гущу кистей о-ча-ро-ва-тель-ной — о, эти мамины интонации! — лиловой глицинии. В горле саднило, сглатывать было больно.
Ханамия осторожно откашлялся, подумал, не сходить ли на кухню — глотнуть теплой воды, но сон побеждал, и он вновь опрокинулся на подушку.
Когда кого-то поднимают в воздух, схватив за шею, в кино — это довольно забавно. Самому попасть в такое положение оказалось очень страшно. Ханамия судорожно дергал ногами, пытаясь нащупать пол под собой, пальцы соскальзывали с рукава больничной пижамы Киёши, а тот словно бы вообще без усилия держал Ханамию за горло на вытянутой руке. И улыбался. Или нет. Одними глазами. Стоило Киёши еще чуть-чуть сжать пальцы, и он сломал бы Ханамии гортань. Следовало висеть смирно, но смирно Ханамия не мог, он погибал от ужаса и удушья и очень-очень хотел жить…
— Да чтоб ты сдох, — с ненавистью пожелал Ханамия персонажу своего кошмара, проснувшись на сей раз от того, что навернулся с кровати.
Говорить было так больно, что Ханамия с содроганием представил себе утреннее совещание, где ему предстояло расписывать успехи своего отдела перед высоким начальством.
Он взгромоздился обратно на кровать, нащупал на тумбочке баллончик и щедро прыснул в горло аэрозолем. Скривился: вот же гадость! — и натянул одеяло на голову.
В следующем кошмаре Киёши не душил его, а банально трахал. В горло. Неудобно прижав к железной спинке больничной койки. Вот это было уже не столь страшно, сколь удивительно до такой степени, что Ханамия почти сразу догадался: он видит сон. И даже какое-то время его смотрел, офигевая от буйства собственного подсознания, пока усиливающаяся боль в глотке не вырвала его в реальность.
Киёши не впервые становился героем его эротических сновидений, но обычно все ограничивалась петтингом и взаимной дрочкой. Ханамия давно смирился с тем, что ему нравятся именно парни и именно такой фактуры, как Киёши Теппей в свои семнадцать, и прочно убедил себя, что эмоции в адрес Киёши как раз и были замешаны на неосознанном влечении, а не на зачатках обсессивно-компульсивного расстройства. Иначе жить становилось очень уж неудобно. Лучше быть геем, чем маньяком.
Возможно, он бы немножко попереживал по поводу дурацких снов и даже поискал в недрах портмоне визитку психоаналитика, если бы не осознал, что есть проблемы куда серьезнее. Во-первых, дышать реально становилось тяжеловато, а горло словно кошки драли. Во-вторых, заметно поднималась температура. Ханамия даже не хотел ее измерять, чтоб не пугаться.
Часы показывали четыре утра. К восьми нужно было явиться на работу при параде и докладывать на совещании. Собственная смерть уважительной причиной для отсутствия не признавалась.
Стараясь вдыхать только носом и медленно, Ханамия влез в первые попавшиеся джинсы и майку, прошлепал к выходу, сунул ноги в мокасины, а портмоне в карман ветровки и спустя пять минут уже катил на велосипеде к зданию клиники в трех кварталах от дома. Там, он знал, был круглосуточный прием всяких экстренных пострадавших. Ханамия травмирован не был, но рассчитывал, что ему хоть жаропонижающего нормального дадут.
Чудом избежав столкновения со столбами три или четыре раза, он вынужден был признаться себе, что болен полноценно и серьезно, а не «каким-то там гриппом». По-хорошему, следовало вызвать врача на дом — страховка позволяла; но врач раньше девяти не явится, а «скорая» еще, чего доброго, утащит в больницу. Так что, решил Ханамия, выбор сделан верный.
Сонная медсестра в приемном покое всполошилась при одном взгляде на ввалившегося пациента. Даже не спросила о жалобах — сразу вызвала по телефону кого-то из врачей.
— Вы не могли бы назвать ваше имя? — проворковала она, занося руки над клавиатурой.
Ханамия открыл рот, поморщился от перспективы произносить слова вслух…
— Ханамия, это ты? — удивленно и недоверчиво спросил врач, появившийся из дверей, и только нарастающая слабость не позволила Ханамии дать деру немедленно, потому что врачом оказался — бывает же такое! — Киёши Теппей собственной персоной.
Захотелось немедленно проснуться.
— Имя и адрес, пожалуйста, — напомнила о себе медсестра, и Ханамия поспешно назвал то и другое одними губами, пытаясь не тревожить горло и не отрывая глаз от Киёши, которого не видел уже лет десять, но не узнать не смог.
Волочась следом за Киёши — дежурным врачом, чтоб ему провалиться, вот почему из всех клиник и всех докторов в Токио случилось нарваться именно на него! — Ханамия мысленно похохотал над тем, что в реальности так и не собрался навестить травмированного противника и поглумиться над ним. Отлично, видимо, где-то в карме ему было жестко прописано повстречаться с Киёши в больнице — так или иначе.
— Проблемы с горлом? — уточнил Киёши, пропуская Ханамию в кабинет. — Температуру измерял?
Ханамия сначала кивнул, потом помотал головой, плюхнулся на кушетку и недоверчиво осмотрелся. Кабинет был слишком большой и слишком яркий, но только заметив расставленные по подоконнику игрушки, Ханамия сообразил, почему. Ну да, высокая температура делает идиота даже из очень умного человека…
— Киёши, ты педиатр! — из глаз чуть слезы не брызнули, так больно стало говорить.
— Да, и тебе повезло. Педиатр — это как терапевт, только еще круче. Волосы убери со лба, пожалуйста.
Ханамия моргнул, когда Киёши «выстрелил» ему в голову из пистолета-термометра. Что-то в этом было неприятно символическое, но сейчас не тянуло разбирать ассоциативные ряды.
— Ханамия, — чуть изменившимся голосом позвал Киёши, — ты пешком пришел?
— На велике. А что? — приходилось шептать почти беззвучно. Киёши, однако, все понял.
— С такой температурой нормальные люди ездят только на «скорой». Все столбы пересчитал? Ни одного? Везунчик. Садись вон в то кресло, посмотрю твое горло.
Ханамия покорно взгромоздился на кресло, отлаженное явно под пациента поменьше ростом, и стал наблюдать, как Киёши быстро, но не поспешно натягивает маску, перчатки и раскладывает в лоточке какие-то инструменты. Вокруг все чуть-чуть колебалось, реальность искажалась — правдоподобная, но бредовая, точно как в осознанном сне. Разноцветные игрушки, картинки на стенах, Киёши в розовом, с ума сойти, розовом медицинском костюме. Добродушный великан, которого так любят детишки. Еще подрос, заматерел, раздался в плечах и вообще везде — ну да, спорт-то наверняка бросил, калека несчастный… Хотя ведь не хромает, починили, выходит.
Киёши повернулся. Над нагрудным карманом у него был вышитый мишка Рилаккума. Ханамия почувствовал, что сейчас его одолеет истерический хохот.
— Ы-ы-ы-ы! — невнятно простонал он, указывая на вышивку.
Киёши улыбнулся — даже под маской заметно было, что улыбается.
— Зато дети веселятся, особенно которые уже соображают, — сказал он мягко и включил лампы. — Извини, кресло тебе мало, я понимаю. Постарайся откинуть голову и открой рот.
Ханамия запрокинул голову — подголовник уперся в основание черепа — разинул рот и зажмурился.
— Ты расслабься, ладно? — попросил Киёши и как-то очень ловко ухватил его под нижнюю челюсть. Руки у него были действительно огромные, мягкие и сильные. Ханамия подумал, что его сны что-то чересчур уж похожи на правду. Всхрапнул от смеха и постарался не вспоминать в подробностях тот, третий.
Как весело, на самом деле, становится жить, когда температура…
— Лакунарная ангина, вне всяких сомнений, — сказал Киёши и вздохнул. — Сейчас госпитализируем тебя. Твоя страховка…
— М-м-м-мм, не-не-не! — Ханамия вскинулся так, что едва не столкнулся с Киёши лбами. — Нельзя! Мне на работу!
— Спятил, что ли? Какая работа? — Киёши вытаращился так, что в другое время Ханамия бы уже по полу катался от смеха. — Помимо того, что это может быть заразно, это еще и очень опасно. Не делай глупостей, Ханамия, ложись в больницу.
— Нет. У меня доклад. Должен прийти.
Несколько секунд Киёши рассматривал его, хмурясь и покачивая головой. Выражения его лица под маской Ханамия разобрать не мог.
— Когда доклад?
— С утра.
— Ладно, — Киёши тяжело вздохнул. — Вообще-то так делать неправильно и даже нельзя, но ты же упертый… Слушай. Я сейчас обработаю тебе миндалины, дам жаропонижающего и общеукрепляющего. Где-то до полудня тебе полегчает. Но потом, Ханамия, ты вызываешь себе «скорую» и укладываешься нормально лечиться. Ясно?
Ханамия яростно закивал. Внезапно его обуяла нежность к этому розовому медведю, который — может, единственный из сегодняшних дежурных врачей в Токио! — отлично понимал, что такое «должен» и «очень надо», даже если медицина против.
Он еще был полон всяких радужных чувств, таких же неуместно ярких, как цветные разводы бензина на асфальте, когда рука в резиновой перчатке заткнула ему рот, и что-то коснулось стенки горла.
Прежде Ханамия и не подозревал, что можно одновременно заорать, попытаться блевануть, задохнуться и лязгнуть зубами с такой силой, что стало больно челюстям.
Прежде ему никогда ничем не лазили в глотку.
Через секунду он и Киёши в одинаковом остолбенении таращились на кусок деревянного шпателя, который Киёши держал в руке. Шпатель был перекушен пополам.
— Нет, серьезно?.. — проговорил Киёши после длинной паузы. — Ну… хорошо, что я металлический не взял.
Ханамия был согласен с ним всей душой. Только сломанных зубов сейчас и не хватало!
Он осторожно сплюнул отгрызенную деревяшку и воззрился на Киёши в некотором отчаянии. Часики тикали, ему нужно было еще успеть домой — переодеться, а потом на службу, а он сидел тут как идиот с неожиданно вскрывшейся непереносимостью посторонних предметов в горле.
— Может, все-таки… — нерешительно начал Киёши.
— Нет, — Ханамия усилием воли заставил себя расслабиться. — Сделай. Как-нибудь. ...Пожалуйста.
Киёши сощурился. Ханамии стало чуточку тревожно: его разглядывали, как в прицел. Появилось желание вскочить и удрать, пока не началось… что-то страшное.
Но Ханамия сдержался. В конце концов, Киёши — детский врач, большой, мягкий и добрый мишка, ничего плохого он сделать просто не способен, как не был способен и в школьные годы. А сны про удушение — это просто потому, что горло болит.
Киёши повозился в лоточке, помахал перед носом Ханамии марлей, смоченной резко пахнущим лекарством…
…и молниеносно сгреб Ханамию в охапку, зажав его голову под мышкой и придавив коленом ноги.
Следующие минуты, а может, даже и секунды запомнились Ханамии как вечность, полная ужаса, паники, боли, нехватки воздуха, позывов к рвоте и бесплодных попыток вырваться. Киёши засунул руку ему в горло, казалось, по локоть, еще и двигал ею, что-то там делая. Сон про минет ни в какое сравнение не шел с тем, что происходило сейчас.
Потом Ханамия блевал в подставленный лоток, вытирал льющиеся потоком слезы заботливо подаваемыми салфетками, пил воду и какие-то сладкие сиропы и в конце концов осознал, что его практически баюкают на руках, повторяя, что «все уже, все, выдыхай, все прошло…»
— Т-ты… — просипел он, неловко отползая на другой конец кушетки — теперь Киёши его не удерживал, — ты с детьми вот так же?..
— Обычно нет, — ответил Киёши, глядя удрученно и виновато, — но дети, точнее, их родители от госпитализации не отказываются.
Ханамия несколько раз сглотнул. Было больно, но и вполовину не так, как раньше. К тому же в голове отчетливо прояснялось, стены перестали колебаться, да и на «ха-ха» от медвежонка у Киёши над карманом уже не пробивало.
— После доклада обязательно ложись в больницу, — повторил Киёши, вставая. — Не после рабочего дня, а сразу, как закончится твое заседание или что там у тебя. Хм… моя смена кончается в девять, может, мне приехать проследить, чтобы ты не остался на работе до вечера?
Ханамия тоже встал: ему очень не нравилось сидеть, задрав голову, когда Киёши нависал над ним розовой горой.
— Я упрямый, но не дегенерат, — сказал он, с тихим восторгом ощущая, что голос вновь повинуется. — Сколько там было на градуснике, сорок два?
— При сорока двух ты бы уже не общался и тем более не ездил на велосипеде, — Киёши хмыкнул, покосился на разбросанные по полу ватки и салфетки. — Ну и не отбивался бы тоже. Сорок и три.
— В общем, я больше так не буду, — пообещал Ханамия. Собирался было сказать что-то типа «чтобы не видеть больше твою рожу», но не сказал. Дурацкое и бессмысленное вранье, он давно это перерос. — Поеду в больницу, а если будет хреново, то и на «скорой».
Пошел к двери, на ходу бросил:
— Спасибо, Киёши.
В действительности он хотел сказать «спасибо, что умеешь действовать жестко, когда надо», но вслух не произнес бы этого ни за что на свете.
— На здоровье, — сказал Киёши в спину. — Береги себя.
...Следующий эротический сон с Киёши в главной роли посетил Ханамию в ночь после выхода из больницы.
Проснувшись, как в прыщавой юности, с мокрым пятном на простыне, Ханамия выругался, пощупал горло — оно не болело. Приличных логических объяснений тому, что во сне он делал Киёши глубокий минет — и делал с удовольствием, — становилось все меньше.
Надежда, даже почти уверенность, что после жуткой медицинской процедуры всякое влечение к Киёши, а заодно и фантазии об удушении отсохнут и отвалятся, не оправдалась. Скорее уж наоборот. Похоже, в том давнем желании сломать и растоптать Киёши действительно виноват был эрос, а не танатос и прочие стремные деструктивные божки…
— Я извращенец, — громко заявил Ханамия своему отражению в зеркале. И показал язык, еще белесый после болезни. — Я хочу парня, который пихал мне в горло руку. Я теперь хочу, чтобы он мне туда еще и член засунул. У меня с головой проблемы, мне к психоаналитику надо.
Последняя фраза показалась ему самому фальшивой, он поморщился и заменил ее:
— Я хочу парня, который стопроцентный натурал.
Подумал и поправился:
— Вероятнее всего, натурал. Нужно проверить.
Через пять минут он уже просил к телефону доктора Киёши, если, конечно, тот прямо сейчас не принимает пациента.
— Ханамия? — удивленно и обеспокоенно спросил Киёши в трубке. — Что случилось? Как твое горло?
— Работает, — ответил Ханамия, — но я по другому вопросу. Киёши, вот скажи, ты случайно не гей?
Через три секунды мертвого молчания Киёши осторожно осведомился:
— Ханамия, с чего это тебя вдруг интересует моя ориентация?
И Ханамия показал зеркалу язык вторично. Киёши не сказал «нет» сходу, как сказал бы любой, полагающий себя натуралом. Значит, есть за что зацепиться.
— М-м-м, понимаешь ли, — протянул он и даже облизнулся от растущего азарта, — меня не отпускает тема всяких… посторонних предметов у меня в горле. И я подумал, а вдруг тебе тоже любопытно. Но это ведь не телефонный разговор, ты согласен? Не хочешь встретиться и обсудить… предметно?
Киёши снова выдержал паузу. Ханамия чувствовал, как у него внутри что-то сжимается. Да или нет? Да или нет?
Возбуждение, которое он сейчас испытывал, очень походило на то, что настигало его во время матчей с участием Киёши.
Киёши прочистил горло.
— Да, — сказал он тихо. — Хочу. Обсудить.
Ханамия выдохнул и накрыл ладонью пах. Ему уже было хорошо.
А то ли еще будет.
@темы: куробасие